Кардинал Ришелье

1. Молодость Ришелье и начало его политической карьеры

2. Первое министерство РИШЕЛЬЕ. - Опала. - Кардинальская шапка. - Вторичное вступление в министерство

3. Внутренняя и внешняя политика кардинала

4. Интриги и заговоры против Ришелье

5. Смерть кардинала

6. Заключение

Введение

Исторические деятели, на долю которых выпадает неблаго­дарная задача окончательного сведения счетов с давно устано­вившимися порядками, без сомнения не могут надеяться на справедливую оценку со стороны современников. Неудивитель­но поэтому, что кардинал Ришелье был при жизни и в первое время после смерти предметом то величайших похвал, то са­мых жестоких порицаний. В мемуарах современников великого кардинала говорит или желчная ненависть, или восторженное поклонение. Протестантские писатели не признают в нем та­лантов, ни даже способностей, и умышленно закрывают глаза на услуги, несомненно, оказанные им Франции. Католикам Ри­шелье представляется в свою очередь гениальнейшим государ­ственным деятелем, одаренным политической мудростью, бес­примерной в летописях истории Необходимо заметить, впро­чем, что даже и новейшие историки в отзывах своих о Ришелье зачастую не выказывают надлежащего беспристрастия. Сторонники либеральных учреждений обвиняют его в том, что он не воспользовался выгодами своего положения для установ­ления во Франции конституционных порядков, а вместо того, сломив феодальную аристократию, уничтожил единственное препятствие, способное хоть сколько-нибудь сдерживать коро­левскую власть в некоторых границах. Утверждают даже, будто он стремился к усилению монархической власти именно толь­ко потому, что король Людовик XIII был в его руках послуш­ным орудием.

Легитимисты видят в свою очередь в Ришелье предтечу ре­волюции. Его обвиняют в том, что он, сам того не сознавая, подготовил ее и таким образом обнаружил непростительное от­сутствие дальновидности.

В несравненно меньшей степени расходятся отзывы о нрав­ственных принципах, которыми руководствовался Ришелье, как в государственной деятельности, так и в частной жизни. Даже самые восторженные поклонники великого кардинала не реша­ются рисовать нравственный его облик в сколько-нибудь при­влекательном виде, враги же изображают его совершенным чу­довищем. На самом деле кардинал Ришелье был с точки зре­ния этического развития характерным представителем своего века. С другой стороны, нельзя отрицать, что он всегда и во всем ставил свои личные интересы на первое место. Именно только эти личные интересы заставили его разойтись с пар­тией, поддерживающей испанскую политику, преданным сто­ронником которой он был в первое время. Возгоревшаяся за­тем борьба с этой партией дала Ришелье случай выказать боль­шую силу характера и далеко недюжинные дарования. Необходимо заметить, впрочем, что он не задавался в своей государственной деятельности отдаленными видами, а всегда стремился к достижению ближайших возможных целей. Это объясняется, быть может, тем, что у него самого почва под ногами все время колебалась. Среди забот о внутренних и внешних государственных делах Ришелье постоянно должен был помышлять о самозащите. Бесхарактерность и подозри­тельность Людовика XIII делали положение первого его мини­стра до чрезвычайности непрочным. Ришелье приходилось, по­этому беспрерывно держаться на стороже и вести упорную борьбу со своими явными и тайными врагами: матерью Лю­довика XIII—Марией Медичи, супругой его—Анной Австрий­ской, братом короля — Гастоном Орлеанским и многочислен­ными их приверженцами. Борьба эта велась с обеих сторон самым беспощадным образом. Противники Ришелье не гнуша­лись убийством, так что жизнь его неоднократно подвергалась серьезной опасности. Неудивительно, что и он, в свою очередь, зачастую обнаруживал крайнюю жестокость и неразборчивость в выборе средств.

Ришелье был дворянином с головы до пят и всецело раз­делял презрение, с которым в его время дворянство относилось к простонародью. Если он сломил во Франции феодальную аристократию, то единственно лишь вследствие усердного уча­стия наиболее выдававшихся ее представителей в интригах и заговорах против него лично. Кардинал Ришелье, несомненно, обладал большой дозой веротерпимости, дозволявшей ему под­держивать в Германии протестантов непосредственно в ущерб интересам католической церкви. Если в самой Франции он вел войну с гугенотами, то руководился при этом чисто политиче­скими побуждениями. Враги кардинала объясняли его веротер­пимость полнейшим равнодушием к религиозным вопросам, и, может быть, в данном случае не особенно ошибались. Нельзя отрицать, однако, что государственная деятельность Ришелье, независимо от руководящих им личных мотивов, принесла громадную пользу не только Франции, но и всей вообще Ев­ропе. Благодаря Ришелье рушились гегемония Испании и Ав­стрии, угрожавшая распространить власть инквизиции на всю Западную Европу. История должна, поэтому признать, что кар­динал Ришелье фактически оказал делу цивилизации крупную услугу.

Тех, кто желал мне пораженья,

Своим всесильем подавил:

Чтоб покорить испанцев гордых,

Я Франции не пощадил,

Безгрешный ангел или демон —

Судите сами, кем я был.

Арман Жан дю-Плесси, кардинал и герцог Ришелье, ро­дился в Париже 9-го сентября 1585 года. Отец его Франсуа дю-Плесси принадлежал к старинной дворянской фамилии и в награду за услуги, оказанные королю Генриху III, был пожалован орденом Св. Духа, считавшимся в то время весьма почетным отличием. Впоследствии, при короле Генрихе IV, он отличался блистательной храбростью на полях битв и состоял в чине капитана королевских телохранителей. Он умер в 1590 году, оставив после себя трех сыновей и двух дочерей.

Мать будущего великого кардинала предназначала его сперва к военной службе. Тем не менее, он получил по тогдашним временам чрезвычайно хорошее образование, изу­чал в Лизье риторику и философию, а затем поступил в военное училище, где успел уже оказать большие успехи в фехтовании и верховой езде, когда домашние обстоятельства побудили его отказаться от военной карьеры и перейти в духовное звание. Дело в том, что люсонское епископство, бывшее за последнее время наследственным в семье дю-Плесси, неожиданно оказалось вакантным. Король Генрих IV назначил епископом юного Армана, которому в то время шел только двадцать второй год и, следовательно, еще не исполнилось возраста, требуемого церковными законами для посвящения в епископский сан. Это не помешало ему, однако, немедленно отправиться в Рим. Папа Павел V, выслушав речь, произнесенную на латинском языке юным дю-Плесси, рукоположил его в епископы. Арман был в это время до такой степени бледен и худощав, что казался моложе своих лет. Когда он преклонил пред папой колена, Павел V, как уверяют, спросил его:

— А вы достигли уже возраста, требуемого церковными уставами?

— Точно так, ваше святейшество,— отвечал будущий карди­нал, кладя пред папой земной поклон.

По окончании священного обряда дю-Плесси пал ниц пред папой и воскликнул:

— Ваше святейшество, отпустите мне великий грех, я ведь не достиг еще надлежащего возраста!

Дав юному епископу требуемое отпущение, папа обратился к своим приближенным и сказал:

— Из этого молодого человека выйдет недюжинный плут. Он далеко пойдет!

Может быть, папа предвидел тогда, что Арман дю-Плесси не удовлетворится епископским саном.[1]

Во Франции Париж уже и в семнадцатом столетии являлся могущественным притягательным центром для ис­кателей приключений и честолюбцев. Епископы следовали примеру остальной знати и возвращались в свои епархии только когда навлекали чем-нибудь на себя опалу. Ришелье, приехав в Париж, в первое время продолжал научные за­нятия. Блистательно сдав экзамен в Сорбонне, он получил в 1607-м году ученую степень доктора богословия. Король Генрих IV покровительствовал дю-Плесси, которого называл своим епископом, и охотно слушал его проповеди, отли­чавшиеся от поучений модного тогда проповедника, патера Андре, приличным тоном и основательным знакомством со Св. Писанием. Дю-Плесси сознавал, однако, что уже вслед­ствие молодости не может играть при дворе сколько-нибудь влиятельную роль. К тому же, обладая сравнительно очень небольшим состоянием, он понимал безнадежность соперни­чества с богатой аристократической молодежью, щеголявшей роскошными костюмами и экипажами. Двадцатитрехлетний епископ предпочитал, поэтому вернуться в свою епархию, причем, занял для въезда в Люсон карету, лошадей и кучера у одного из своих приятелей, так как придавал большое значение представительности. Естественно, что он чрезвычайно тяготился бедностью, недозволявшей ему обза­вестись соответственным штатом прислуги, порядочной ме­белью и экипажами.

Вступив в управление епархией, дю-Плесси сразу выказал большие административные способности. За какие-нибудь пять лет он не только отстроил заново церкви, разрушенные во вре­мя религиозных войн, но и обзавелся серебряной посудой, без которой человеку его сана и происхождения неприлично было, как он полагал, садиться за обед. Вместе с тем юный епископ обдумывал будущую свою карьеру и вырабатывал обстоятель­ный план действий на случай возвращения ко двору. Имея обыкновение письменно излагать мысли по особенно интересо­вавшим его вопросам, он составил тогда для себя самого под­робную инструкцию, озаглавленную: "Наставления и правила, которыми я намерен руководствоваться, когда буду состоять при дворе". Этот любопытный документ прекрасно очерчивает программу будущего великого кардинала.

Дю-Плесси решил, что в первое время будет являться во дворец ежедневно, чтобы произвести таким усердием на короля желаемое впечатление. Потом можно посещать его величество и пореже, например, раз в неделю. "При этом необходимо принять во внимание, что королю нравятся лишь те из приближенных, которые обращаются с ним смело и свободно, не выходя, однако, из границ должного уважения. Надлежит почаще повторять королю, что только обстоятельства вынуждают меня ограничиваться оказанием маловажных услуг и что для верноподданного нет ничего трудного или невозможного на службе у такого доброго государя и такого великого монарха... Важнее всего наблю­дать, откуда именно дует ветер и не мозолить королю глаза, когда он в дурном расположении духа". Юный епи­скоп, всесторонне обсуждая вопрос, каким образом надо держаться с королевскими любимцами и фаворитками, при­ходит к убеждению, что их следует посещать "в виду не­обходимости приносить жертвы как добрым, так и злым богам: первым для того, чтоб помогали, последним — чтоб не делали зла". При дворе следует "воздерживаться от мно­гоглаголания и как можно внимательнее слушать, отнюдь не дозволяя себе принимать рассеянного, равнодушного или меланхолического вида; напротив того, надо выказывать жи­вейшее сочувствие к предмету, о котором идет речь, но проявлять это сочувствие более вниманием и молчанием, чем словами, или жестами одобрения. Особенно важно за­ручиться расположением таких служащих, которые в чем-либо могут пригодиться". К числу их принадлежат, между прочим, почтальоны. "Письма, которые опасно сохранять, следует немедленно сжигать" и т. п. В заключение дю-Плесси рассматривает случаи, когда "необходимо прибегать к притворству и лести".

Тем временем Генрих IV пал от руки убийцы (14-го мая 1610-го года) и люсонскому епископу пришлось ехать в Париж, чтобы присягнуть на верность королеве-регентше, Марии Медичи. Полгода спустя он вернулся опять в свою епархию. Материальное его положение, хотя несколько и улучшилось, но все-таки он продолжал нуждаться в деньгах. В 1614-м году Мария Медичи созвала генеральные штаты и. дю-Плесси снова прибыл в Париж в качестве депутата от духовенства. Во время совещаний он, несмотря на мо­лодость, сумел приобрести до такой степени доверие сото­варищей, что ему было поручено представить королю в день открытия заседаний докладную записку от лица всего духовного сословия. Люсонский епископ обратился при этом к Людовику XIII с речью, свидетельствовавшей как об его ораторских способностях, так и о решимости не пренебрегать никакими средствами для достижения намеченной цели. Вся Франция была в то время возмущена правлением Марии Медичи и ее фаворита, итальянца Кончини, пожалованного без всяких военных заслуг в маршалы. В совещаниях ге­неральных штатов депутаты жаловались на общую неурядицу и полное расстройство финансов. Уступчивость королевы-ре­гентши по отношению к испанской политике вызывала об­щее неудовольствие.

Несмотря на это, Арман дю-Плесси в своей речи осыпал Марию Медичи и ее систему управления государством не­заслуженными похвалами. Речь эта послужила первой сту­пенью к будущей политической карьере люсонского епископа, так как юный король и регентша с благосклонным вни­манием выслушали оратора. Мария Медичи не замедлила вознаградить ревностного своего апологета. В начале 1616 года Ришелье был назначен штатным священником при дворе молодой королевы Анны Австрийской и поселился в Париже, где купил себе дом; в том же году он был зачислен в государственный совет и назначен секретарем в кабинете Марии Медичи, удостоившей избрать молодого, изящного и ловкого епископа своим фаворитом. Матери­альное положение Ришелье значительно улучшилось, так как ему ассигновали 6.000 ливров (10.000 рублей) на расходы "по служебному положению".

Тем временем между гугенотами происходили серьезные волнения, начавшиеся тотчас же по обнародовании манифеста о предстоявшем бракосочетании Людовика XIII с Анной Авст­рийской и сестры его, принцессы Елизаветы, с принцем Фи­липпом Испанским. К недовольным примкнули многие влия­тельные вельможи, желавшие воспользоваться этим случаем, чтобы низвергнуть ненавистного им Кончини.[2]

В это смутное время Кончини возложил на дю-Плесси сперва конфиденциальные переговоры с герцогом Неверским, а затем поручил ему же портфель военного министерства и ми­нистерства иностранных дел с годовым окладом в 17.000 лив­ров (30.000 р.) Сан епископа обеспечивал ему председательст­во в государственном совете. Всемогущий в то время Кончини и его жена покровительствовали дю-Плесси, перед которым от­крывалась тогда уже, по-видимому, самая блестящая карьера, но судьба решила иначе.

Без сомнения, никто не подозревал, что новый министр, достигший власти при помощи испанской партии, сделается со временем самым опасным противником Габсбургов. Действи­тельно в 1616 году Ришелье так пламенно разделял симпатии Марии Медичи и Кончини, что посол Филиппа III отзывался о нем как о самом искреннем стороннике Испании. На этот раз люсонский епископ не долго держался в министерстве и не успел ознаменовать свое управление никакими важными ме­роприятиями. Деятельность его, как военного министра, была парализована недостатком в деньгах, доходившим до того, что перед самой катастрофой 24-го апреля 1617 года он принужден, был выдать из собственных средств 3.000 ливров для уплаты жалованья войскам.

В качестве министра иностранных дел, Ришелье деятельно хлопотал о заключении союза с протестантскими государствами, чтобы лишить мятежных французских католиков и протестантов убежища за границей. "Суть дела не в религии, а в неповинове­нии,— писал люсонский епископ,— король желает одинаково от­носиться ко всем своим подданным без различия исповеданий, но вместе с тем требует, чтоб и католики и протестанты не укло­нялись от исполнения верноподданических обязанностей".

24-го апреля 1617 года капитан королевских телохраните­лей Витри, получив приказание арестовать Кончини, убил его во дворце, после чего Людовик XIII вступил сам в управление государством. Накануне, вечером, люсонский епископ получил анонимное письмо, в котором его извещали о заговоре против Кончини.

Ришелье сперва задумался, а потом положил письмо под подушку и заснул. Понимая, что душою заговора был сам ко­роль, он считал опасным для себя вмешиваться в дело и даже не нашел нужным предупредить своего "друга и благодетеля" о надвигавшейся грозе. Новое министерство, составленное герцо­гом Люинем, следовало политике Генриха IV, прямо противо­положной видам Марии Медичи и Ришелье.

Спустя всего лишь несколько часов после трагической смерти Кончини, Ришелье явился в Лувр, чтобы участвовать в заседании государственного совета, но получил от короля пове­ление удалиться от двора и более не вмешиваться в государ­ственные дела.

— Наконец-то мы избавились от вашей тирании! — восклик­нул Людовик XIII, не подозревавший, что вскоре безропотно ей подчинится.[3]

При таких обстоятельствах опальному епископу не ос­тавалось иного выбора, как разделить изгнание королевы-матери в Блуа и ожидать там вместе с ней лучших времен. Впрочем, он предварительно навестил нового премьера Люина, поздравил его и уверил, будто едет с бывшей реген­тшей, "чтоб подавать ей благие советы и доносить обо всех ее намерениях и поступках". Однако присутствие в Блуа такого ловкого дипломата, как Ришелье, начало беспокоить короля и Люина. Люсонскому епископу поведено было вер­нуться в свою епархию. Ришелье немедленно повиновался и как будто совершенно погрузился в богословские иссле­дования.

Поселившись в аббатстве Куссе, он написал объемистое сочинение под заглавием: "Защита главных положений ка­толического исповедания шарантонскими пасторами". Сочи­нение это доставило ему репутацию одного из самых вы­дающихся апологетов католицизма. Но эти богословские за­нятия не удовлетворяли честолюбивого прелата. Он обратился к королю с всеподданнейшей просьбой, в которой уверял в неизменной преданности своей престолу и отвра­щении от политических интриг. Несмотря на эти уверения, король и первый министр имели основание подозревать люсонского епископа в тайных сношениях с Марией Медичи и выслали его из французских пределов в Авиньон. Тем временем, бывшая регентша самовольно удалилась из Блуа в Ангулем и начала набирать там войска, начальство над которыми поручила герцогу Эпернону. Франции угрожала междоусобная война. Ввиду такого критического положения Людовик XIII вызвал Ришелье из Авиньона и отправил в Ангулем к королеве-матери. Люсонский епископ добился желаемого соглашения, но оно оказалось непрочным и через год междоусобная война возгорелась с новой силой. Только после поражения армии королевы при Пон-де-Се удалось примирить Марию Медичи с сыном. В награду за это Людовик XIII обещал исходатайствовать у Павла кардиналь­скую шляпу для Ришелье. Мир между королем и его матерью был скреплен женитьбой племянника герцога Люина на племяннице люсонского епископа. Свадьбу торжественно отпраздновали в покоях молодой королевы, а брачный контр­акт был подписан в Лувре в кабинете королевы-матери. Тем не менее, только смерть Люина возвратила Марии Медичи прежнее влияние и доставила Ришелье возможность вступить в государственный совет. Не доверявший ему Лю­довик XIII, по настояниям Люина, просил папу не обращать внимания на представления французского посла о возведении люсонского епископа в сан кардинала.

Герцог Люин никогда не командовал армиями, но тем не менее, состоял в чине коннетабля, т. е. генералиссимуса. Он по своей бесхарактерности и опрометчивости был как нельзя более под стать самому королю и вместо того, чтоб энергичнее противодействовать замыслам Испании и Авст­рии, помогал их осуществлению, вызвав междоусобную войну в самой Франции.

По совету своего премьера Людовик XIII нарушил статью Нантского эдикта, оставлявшую в руках беарнских гугенотов захваченные ими во время религиозных войн католические церковные имущества. Гугеноты взялись за оружие. Сам король двинулся на них с армией, предводимой шестью маршалами, и обложил укрепленный протестантами город Монтобан, но вынужден был снять осаду и отступить. Не­удачный исход кампании подорвал авторитет герцога Люина в глазах короля. Это так подействовало на герцога, что он умер, как уверяют, "от тревоги и огорчения".

После него во главе министерства стал принц Конде, вскоре утративший, однако, расположение Людовика XIII. Напротив того, Мария Медичи, следуя советам Ришелье, мало-помалу вернула себе доверие сына. По ее настояниям люсонский епископ получил наконец в 1622 году давно обещанную кардинальскую шляпу и вскоре после того от­казался от яюсонской епархии.

Высокомерие принца Конде сильно раздражало его со­товарищей по министерству. Король, в свою очередь, был недоволен безуспешностью все еще продолжавшейся войны с гугенотами. Мария Медичи приобретала, благодаря этому, все большее значение в государственном совете. Сблизившись с влиятельнейшими из министров, королева-мать обещала им не допускать кардинала Ришелье до непосредственного участия в государственных делах, после чего министры Брю-лар и Пюизье открыто приняли ее сторону.

Ришелье тем временем благоразумно стушевался, чтобы не возбуждать подозрения в министрах, чувствовавших в нем опасного соперника.

Следуя программе действий, начертанной ее фаворитом, королева-мать -всячески старалась щадить самолюбие царственного своего сына, который, постоянно нуждаясь в опеке, имел вместе с тем, подобно большинству бес­характерных людей, большие притязания на самостоя­тельность.

Когда принц Конде совершенно утратил доверие короля, прочие министры, по соглашению с Марией Медичи, убе­дили Людовика XIII пригласить в государственный совет маркиза Вьевилля. Новый министр начал с того, что уго­ворил короля сформировать новый кабинет. Отставка преж­него министерства была окончательно решена на конфиден­циальном совещании между королем, его матерью, Вьевиллем и Ришелье. Вьевилль стал первым министром, но Людовик XIII был еще слишком предупрежден против Ри­шелье, так что не дозволил включить его в состав кабинета. Тем не менее, честолюбивый кардинал был вполне уверен, что благодаря поддержке королевы-матери будет в самом непродолжительном времени призван к кормилу правления. Действительно, вскоре выяснилось, что Вьевилль не в силах справиться с возраставшими усложнениями внутренних го­сударственных дел и внешней политики.

Людовик XIII не отличался блестящим умом, но тем не менее обладал достаточной дозой здравого смысла, чтоб понимать необходимость для Франции противиться всякому дальнейшему усилению могущества Испании и Австрии. Обе эти державы, монархи которых были соединены тесными родственными узами, действовали с таким единодушием, как если б представляли собою одно неразрывное целое. К счастью для Европы, между австрийскими и испанскими владениями существовала чересполосность, препятствовавшая армиям Филиппа III и Фердинанда II соединиться в одну подавляющую громаду вооруженных сил.[4]

С целью устранения этой чересполосности, испанцы ре­шили завладеть Вальтелинской долиной, лежащей между озе­ром Комо и Тиролем. Долина эта, населенная по преиму­ществу католиками, находилась в вассальной зависимости от Граубюнденских кантонов, отличавшихся своей привер­женностью к реформации. Губернатор испанских владений в Италии, герцог Ферия, пользуясь религиозной враждой между католиками и протестантами, убедил вальтелинцев прибегнуть к покровительству Испании, ввел в долину ис­панские войска и построил там несколько укреплений. Таким образом, ему удалось установить прямое, хотя и не особенно удобное сообщение между испанскими и австрийскими вла­дениями.

Франция ограничивалась одними только протестами про­тив этого захвата. Испанское правительство, убежденное в том, что французские протесты не будут поддержаны объ­явлением войны, оставляло их без внимания. Вместе с тем, однако, оно всячески старалось поддерживать неурядицу во Франции и не жалело денег на субсидии вождям беспрерывно возгоравшихся там восстаний против королевской власти.

Падение Вьевилля значительно ускорил памфлет, озаг­лавленный: "Голос общества к королю". Автор этого памф­лета, аббат Фонкан Болье, состоял в близких сношениях с Ришелье, зачастую прибегавшего к его перу для распрост­ранения печатных пасквилей против министров. Кардиналу было известно, что Людовик XIII охотно читал такие па­сквили и принимал их до известной степени во внимание. Фонкан в своем памфлете, написанном в сотрудничестве с самим Ришелье, обвинял Вьевилля в лихоимстве, превыше­нии власти и прямом неповиновении королю. Вместе с тем, он указывал на кардинала, как на единственного че­ловека, способного вывести Францию из затруднительного положения.

Если бы кардинал Ришелье не обладал выдающимися способностями к борьбе с самыми хитросплетенными инт­ригами и заговорами, то лишь придворные ковы должны были бы отнять у него целиком все время. Пребывание его у кормила правления оказалось бы тогда столь же безрезультатным, как и деятельность его предшественников — Кончини и герцога Люина. К счастью для Франции и Европы в слабом теле Ришелье жил мощный дух. Сознавая, что надежнейшим средством сохранить за собою пост первого министра является выполнение политической программы Генриха IX, которую Людовик XIII в принципе вполне одобрял, Ришелье деятельно работал над ее осуществлением. Он обещал королю укрепить внутри государства авторитет верховной власти и возвеличить Францию извне и сдержал свое обещание. Наиболее трудною представлялась первая часть этой задачи. Целое столетие междоусобных войн и религиозных смут ослабили во Франции все внутренние связи. Аристократия, которая при Генрихе IX начала было привыкать к повиновению королевской власти, убедилась за время регентства Марии Медичи и в первые годы царст­вования Людовика XIII в возможности безнаказанно сопро­тивляться королевским декретам. Французские протестанты представляли собою государство в государстве. Владея в силу Нантского эдикта многими крепостями, важнейшими из ко­торых были Ла-Рошель и Монтобан, гугеноты являлись не только религиозной сектой, но вместе с тем также и пол­итической партией, не стеснявшейся искать для себя союз­ников за границей. Государственные финансы находились в полном расстройстве; правосудие существовало только по имени. Даже в Париже на глазах короля безнаказанно на­рушалась имущественная и личная безопасность граждан; нельзя было выходить из дому без оружия уже потому, что среди белого дня никто не мог считать себя на го­родских улицах в безопасности. В самом Париже герцог Ангулемский, побочный сын Карла IX, пользовавшийся рас­положением Людовика XIII, не платил многочисленной своей прислуге жалованья, ссылаясь на то, что его отель выходит на четыре улицы, на которых такие молодцы, как его лакеи, могут без труда раздобыть себе деньгу. Если лакеи знатных бар бесцеремонно грабили и обирали прохожих, то их гос­пода позволяли себе еще большие вольности, на которые тогдашнее общественное мнение смотрело сквозь пальцы, между тем как с точки зрения современной нравственности они представляются чудовищными преступлениями. Можно было, разумеется, обращаться с жалобами в суд, но суды, по уверению современников, были "опаснее разбойничьих вертепов". К тому же французское дворянство не признавало авторитета судебной власти и смеялось над парламентскими повестками. Судебные пристава не смели даже являться в знатные дома с такими повестками, зная, что за подобную попытку будут до полусмерти исколочены палками. Сам Людовик XIII находил такое обращение с судебными при­ставами в порядке вещей и приказал было проучить палкой парижского парламентского пристава, дерзнувшего явиться в королевский замок Фонтенбло с исполнительным листом на одного из придворных. К счастью, присутствовавший при этом член государственного совета вступился за пристава и предложил королю сперва осведомиться, по чьему указу и распоряжению принесен во дворец исполнительный лист. Как и следовало ожидать, из документов выяснилось, что пристав действовал именем самого короля и по его указу.

Вообще в знатных домах тогда держали целые команды па­лочников, расправлявшихся по-свойски с людьми, имевшими несчастье навлечь на себя неудовольствие господ, причем и сами господа не гнушались иной раз собственноручно прибе­гать для вразумления подчиненных к палке. Кардинал Ришелье не составлял сам исключения из общего правила; он бил пал­кой не только своих служителей, но также государственного канцлера Сегье и главноуправляющего министерством финан­сов Бюллиона. [5]

Будучи сам дворянином и вполне сочувствуя образу мыслей тогдашнего французского дворянства, Ришелье ока­зался, однако, вынужденным силою обстоятельств нанести смертельный удар исключительным правам и преимуществам, которыми фактически обладала тогда французская аристок­ратия. Участие наиболее видных ее представителей в инт­ригах и заговорах против его власти, заставило кардинала прибегать к строгим карательным мерам, наглядно свиде­тельствовавшим, что знатное дворянство не может более рассчитывать на безнаказанность для себя и своих клиентов иначе, как при условии искреннего с ним союза и согла­шения. Противники Ришелье убеждались горьким опытом, что карательные законы писаны по преимуществу именно для них. Первыми предостережениями по адресу французской аристократии были: аресты побочных братьев Людовика XIII, двух герцогов Вандомов и казнь графа Шале. Еще более сильное впечатление произвел сметный приговор, постанов­ленный над графом Бутвиллем из дома Монморанси. Сде­лавшись первым министром, Ришелье должен был обратиться к Людовику XIII с просьбой о строжайшем воспрещении поединков. Дело в том, что большая часть аристократической молодежи сочувствовала традициям лиги и держала сторону королевы Анны Австрийской. Сторонники кардинала, беспре­рывно подвергавшиеся публичным оскорблениям, должны бы­ли по установившемуся обычаю отвечать на них вызовами. Многие из приближенных Ришелье гибли на дуэлях, или же оказывались вследствие полученных ран и увечий не в состоянии выполнять возложенных на них поручений. Лю­довик XIII издал против поединщиков суровый декрет, на основании которого их можно было присуждать к смертной казни и конфискованию имущества. Ришелье в пояснитель­ной записке к этому декрету указывал на желательность упразднить варварский обычай, из-за которого гибло еже­годно множество храбрых дворян, способных служить верой и правдой королю и отечеству.[6]

Не находя себе поддержки в общественном сознании, коро­левский декрет против дуэлей казалось должен был остаться мертвой буквой. Сам Людовик XIII подшучивал над теми, ко­торые отказывались от вызовов, и насмешливо замечал, что они, вероятно, радуются возможности сослаться на его декрет. Однако же в тех случаях, когда это сообразовывалось с видами Ришелье, королевский указ против дуэлей применялся, хотя и в значительно смягченной форме. Несколько дворян, в том числе дю-Плесси Прален, были за участие в поединках уволе­ны от придворных должностей. Тем не менее, мания дуэлей не ослабевала. Граф Бутвилль прибыл из Брюсселя на почтовых в Париж для поединка с маркизом Девроном. Несмотря на присутствие в столице короля, дуэль состоялась среди белого дня на Королевской площади. Секундант Деврона был убит. После поединка граф. Бутвилль собирался бежать за границу, но был арестован и предан суду парижского парламента, кото­рый приговорил его к смертной казни. Все ожидали, что ко­роль воспользуется правом помилования, и что смертная казнь будет заменена воспрещением приезда ко двору, но, по насто­янию кардинала, Людовик XIII подписал смертный приговор, который и был приведен в исполнение. При этом случае современники дали Людовику XIII насмешливое прозвище "Справедливый" с пояснением "метко стреляющий из ружья".

Будучи на основании теоретических соображений поклонни­ком системы террора, Ришелье пользовался каждым удобным случаем, чтоб устрашить своих противников и наглядно по­казать им свое могущество. Спустя некоторое время ему представилась возможность проявить это могущество в еще более ярком свете, побудив короля отказать в помиловании графу Монморанси, одному из самых выдающихся предста­вителей французского дворянства. Весь двор Людовика XIII и все его приближенные, за исключением Ришелье, умоляли короля смягчить приговор, постановленный тулузским парла­ментом, но король приказал отрубить Монморанси голову, запретив лишь палачу касаться при этом рукою до осужден­ного. Когда маршал Шатильон указал на взволнованные и отчаянные лица всех придворных, Людовик XIII, отличаю­щийся прирожденной склонностью к жестокосердию, резко заметил ему:

— Какой бы я был король, если бы позволил себе питать чувства, приличествующие моим подданным!

Ришелье, не терпевший никаких ограничений своей вла­сти, всячески добивался отмены особых прав и привилегий, которыми пользовались до того времени Нормандия, Про­ванс, Лангедок и многие другие французские области. За­говоры и восстания, в которых принимали участие областные губернаторы, побудили Ришелье упразднить губернаторские должности, что в свою очередь значительно ослабило влияние высшей аристократии. Место губернаторов заступили коро­левские интенданты, непосредственно подчиненные первому министру. Чтобы вернее сломить сопротивление дворянства этим реформам, предписано было разрушить укрепленные замки, не представлявшиеся необходимыми для государст­венной обороны.

В своем стремлении подавить все оппозиционные эле­менты Ришелье не щадил также и парламента. Ему дозво­лялось высказывать только мнения, согласные с воззрениями кардинала. Всякая попытка к самостоятельности навлекала на парламентских советников весьма серьезные неприятности. Необходимо заметить, впрочем, что парламенты в то время зачастую руководились частными областными интересами, упуская из виду интересы общегосударственные. Так, бур­гундский парламент отказывался от возмещения хотя бы даже части расходов, в которые королю пришлось войти для обороны этой области. Бретонский парламент не пожелал скрепить королевский декрет об учреждении французской ост-индской компании, ссылаясь на несоблюдение некоторых мелочных юридических формальностей. Совершенно органи­зовавшееся было французское "Общество для торговли с Ост-Индией распалось. Подобным же образом гренобльский парламент, опасаясь, что не хватит хлеба для населения Дофине, объявил недействительными все контракты, заключенные на поставку продовольствия королевским войскам, действовавшим в Италии. Чтобы окончательно уничтожить политическое значение парламентов, кардинал Ришелье за год до своей смерти побудил Людовика XIII издать указ, воспрещающий им всякое вмешательство в государственные и административные дела. Указ этот, уничтожавший воз­можность законной оппозиции, является, по мнению Мишле и некоторых других историков, зерном, из которого выросла, полтораста лет спустя, революция, низвергнувшая королев­ский трон во Франции. Ришелье, очевидно, не разделял мнения о возможности опираться на то, что оказывает противодействие. Он никакого противодействия не терпел.

Французское духовенство возлагало сперва на Ришелье боль­шее надежды, рассчитывая, что он в качестве кардинала дол­жен отстаивать прерогативы своего сословия. Заняв пост пер­вого министра, Ришелье не затруднялся, однако, требовать, чтобы духовенство, владевшее в то время почти четвертою ча­стью всей французской поземельной собственности, платило в казну соответственные налоги. При этом он намекнул, что церкви и монастыри не имеют во Франции законного права вла­деть недвижимой собственностью, и что король мог бы конфи­сковать все их имущества, назначив монахам и церковному причту приличествующее скромное содержание. В заключение Ришелье присовокупил: "Государство имеет действительные по­требности, тогда как потребности церкви — воображаемые и произвольные. Если бы королевским армиям не удалось отра­зить неприятеля, то французскому духовенству пришлось бы понести громадные имущественные убытки". Современникам казалось, что слова эти звучат чрезвычайно странно в устах кардинала.

Еще более странными признавали они отношения, кар­динала Ришелье к папской власти. Иезуит Санктарель об­народовал сочинение: "Об ереси и расколе", в котором между прочим утверждалось, будто папа имеет законное право низ­водить с престола императоров и королей в наказание за дурные поступки, или в случае непригодности к выполнению монарших обязанностей. Ришелье, находя эту теорию оскор­бительной для авторитета королевской власти, препроводил книгу Санктареля на рассмотрение парижского парламента, который присудил сжечь ее рукою палача на Гаевской площади. Затем иезуитам дано было понять, что в случае попытки защищать тезисы автора, они будут высланы из Франции. Иезуиты выказали в данном случае обычную свою гибкость и лицемерие. Несмотря на то; что книга Санктареля одобрена была папой и генералом иезуитского ордена, ше­стнадцать наиболее влиятельных иезуитских патеров скрепили своими подписями приговор, постановленный против нее парламентом. Убедившись в опасности борьбы с кардиналом, они после неудачной попытки низвергнуть Ришелье, начали оказывать ему усердную поддержку.

В сношениях своих с папой Урбаном VII Ришелье об­наружил тем более замечательный такт, что в качестве кардинала не мог открыто противодействовать видам и стремлениям римского первосвященника. Необходимо заме­тить, впрочем, что собственные интересы Ватикана побуж­дали его не предъявлять к Ришелье никаких требований, которые шли бы в разрез с французской политикой, стре­мившейся ослабить преобладание Испании и Австрии. В самом Риме серьезно опасались этого преобладания. При таких обстоятельствах если папа, уступая давлению мадрид­ского кабинета, действовал иногда сообразно с видами ис­панской партии, то отпор со стороны Ришелье обыкновенно не вызывал в Ватикане особенного раздражения. Несравненно сильнее негодовал Ватикан на чрезмерную, по его мнению, независимость и самостоятельность Ришелье в религиозных вопросах. Ходатайствуя в Риме о разрешении для дочери Людовика XIII вступить в брак с английским наследным принцем, который с точки зрения католической церкви яв­лялся еретиком, Ришелье дал понять, что в крайнем случае можно будет обойтись и без разрешения. В отместку за это Урбан VIII не согласился возвести Ришелье в почетный сан папского легата во Франции. Несколько времени спустя отношения между Францией и Ватиканом до такой степени обострились, что Людовик XIII отказался принять папского нунция и предписал епископам воздерживаться от всяких сношений с папским престолом. Урбан VIII струсил не на шутку, так как до него дошли слухи, будто Ришелье намерен совсем отложиться от Рима и сделаться патриархом особой галликанской церкви. В одном из анонимных памфлетов открыто высказывалось против кардинала такое обвинение. В возражении на этот памфлет, вышедший за подписью некоего иезуита, утверждалось, в свою очередь, что подобный шаг со стороны французского духовенства и кардинала Ри­шелье не представлял бы собою в сущности ничего ере­тического и противозаконного, так как для учреждения пат­риарших престолов в Иерусалиме и Константинополе не требовали согласия римского первосвященника. Неизвестно, имелось ли на самом деле такое намерение у Ришелье. Папа решил, однако, на всякий случай не доходить до окончательного разрыва с могущественным кардиналом и при посредстве. Мазарини заключил с ним компромисс.

Ришелье беспощадно боролся с протестантами во Франции, как с политической партией, но в то же время обнаруживал по отношению к ним полнейшую веротерпимость. Что касается до янсенистов, то сперва он отнесся очень сочувственно к основа­телю этой секты аббату Сен-Сирану. Однажды, провожая его в приемную, кардинал объявил собравшимся там посетителям: "Господа, вы видите перед собою ученейшего человека в Евро­пе!" Тем не менее, когда аббат, отказываясь принять участие в диспуте между католиками и протестантами, объявил, что ка­толики должны обращать еретиков на путь истины не рассуж­дениями, основанными на текстах, а благочестивой жизнью и подвигами христианского милосердия, кардинал признал уче­ние его опасным, разогнал янсенистов и посадил Сен-Сирана в Венсенский замок. Оправдывая эту суровую меру, Ришелье утверждал, будто Сен-Сиран опаснее шестерых неприятельских армий и говорил, что если б Лютера и Кальвина своевременно засадили в тюрьму, то Европа избавилась бы от многих кро­вопусканий.

Справиться с протестантами, или, как их называли во Франции, гугенотами, было несравненно труднее, чем с янсенистами. Тем не менее, существование сильной религиоз­но-политической партии, являвшейся государством в госу­дарстве, составляло для Франции серьезную хроническую опасность. Ришелье не мог приступить к деятельному вы­полнению своей внешней политической программы и дви­нуть французские войска за границу, пока внутри государ­ства существовала сильно сплоченная многочисленная партия, беспрерывно враждовавшая с королевским правительством и заключавшая против него союзы с иностранными государ­ствами. Главным опорным пунктом гугенотов был укреп­ленный город Ла-Рошель, который, благодаря своему при­морскому положению и чрезвычайно сильным по тогдаш­нему времени укреплениям, считался неприступным, тем более что у Людовика XIII при вступлении Ришелье в должность первого министра не было порядочного флота. В первое время, поэтому Ришелье избегал по возможности ссор с гугенотами и выказывал по отношению к ним большую уступчивость. Вместе с тем он энергически хло­потал о приведении французских морских сил в должный порядок. Достигнув в этом отношении желаемых результатов, кардинал предложил королю издать декрет о срытии всех укреплений, ненужных для государственной обороны. Декрет этот возбудил среди гугенотов величайшее негодование, со­вершенно, впрочем, понятное, так как он являлся прямым нарушением Нантского эдикта. При таком настроении умов достаточно было самой ничтожной искры; чтобы вызвать вооруженное восстание. Англия, которою управлял в то вре­мя герцог Букингэм, обнадежила гугенотов своей поддерж­кой, и они стали деятельно готовиться к борьбе, представ­лявшейся неизбежною.

Первый министр английского короля Иакова I, герцог Букингэм остался у кормила правления и по вступлении на престол Карла I. При заключении брака Карла I с французской принцессой Генриеттой, Букингэму было пору­чено проводить молодую королеву в Англию. Герцог, отли­чавшийся, по словам современников, мужественной красотой, изяществом манер, утонченным вкусом и царственною щед­ростью, встретил при французском дворе чрезвычайно ра­душный прием. Особенно сочувственно отнеслась к нему, как уверяют, супруга Людовика XIII, Анна Австрийская. Букингэм в свою очередь до того увлекся очаровательной французской королевой, что после официального отъезда из Парижа тайком вернулся туда, заранее обеспечив себе воз­можность застать Анну Австрийскую наедине в саду. Ут­верждают, будто королева сделала ему за этот дерзкий поступок выговор, "в котором высказывалось скорее нежное расположение, чем гнев". Ришелье, узнав об этом свидании, поспешил принять меры к предупреждению дальнейших ви­зитов герцога Букингэма во Францию. В то время, как герцог собирался опять ехать в Париж, во главе блестящего посольства, ему прислано было с курьером формальное за­прещение показываться на французской территории. Это его до такой степени взорвало, что он поклялся увидеться с Анной Австрийской наперекор всем препятствиям со стороны кардинала и французского вооруженного могущества.

Решив объявить Франции войну, Букингэм убедил Кар­ла I заключить союз с гугенотами и высадился с семи­тысячным отрядом на острове Ре, в виду Ла-Рошели. Гу­бернатор этого острова, маркиз Туара, заперся с небольшим отрядом в находившемся там укреплении и оборонялся до такой степени упорно, что французские войска успели при­быть к нему на помощь. Герцог Букингэм, выказывавший блестящую личную храбрость, проиграл, тем не менее, сра­жение и должен был вернуться в Англию с остатками своего десантного отряда.

Во время высадки англичан на остров Ре, жители Ла-Рошели открыто приняли их сторону. Ришелье убедил ко­роля осадить или, лучше сказать, блокировать Ла-Рошель, окружив город с сухого пути линией укреплений и заградив доступ к нему с моря громадной плотиной. Утверждают, будто образцом для нее служила плотина, построенная Александром Македонским при осаде Тира. Король Людовик XIII, видя, что население Ла-Рошели не расположено сда­ваться, уехал в Париж, поручив ведение осады кардиналу, назначенному главнокомандующим всех королевских войск, собранных под Ла-Рошелью и в соседних областях. Ришелье ввел в войсках строжайшую дисциплину, очень не нравившуюся французскому дворянству, наиболее выдающиеся представители, которого понимали, что взятие Ла-Рошели еще более усилит и без того уже неудобное для них могущество кардинала. Маршал Бассомпьер прямо говорил: "Ну, разве мы не сумасшедшие? Ведь мы, чего доброго, возьмем Ла-Рошель!" Действительно, несмотря на геройское мужество обороняющихся, они, после двухлетней блокады, были вынуждены голодом к сдаче. Английский флот дваж­ды пытался прорвать плотину, устроенную Ришелье, и до­ставить в Ла-Рошель продовольствие, но обе эти попытки были крайне нерешительными и не привели к желаемому результату. Людовик XIII, вернувшись под конец осады в лагерь, дал по совету Ришелье, гугенотам полную амни­стию. Замечательно, что через несколько дней после сдачи Ла-Рошели поднялась страшная буря, разрушившая плотину, благодаря которой королевским войскам только и удалось овладеть городом.

Английский историк Юм говорит: "Падение Ла-Рошели закончило во Франции период религиозных войн и было первым шагом на пути к упрочению ее благоденствия. Внутренние и внешние враги этой державы утратили мо­гущественнейшее орудие для нанесения ей вреда, и она, благодаря разумной и энергичной политике, начала посте­пенно брать верх над своей противницей—Испанией. Все французские партии подчинились законному авторитету вер­ховной власти. Тем не менее, Людовик XIII, одержав победу над гугенотами, выказал чрезвычайную умеренность. Он про­должал относиться с терпимостью к протестантскому веро­исповеданию. Франция была тогда единственным государст­вом, в котором веротерпимость признавалась законным по­рядком вещей".

Действительно, история должна подтвердить, что Ришелье в век инквизиции отличался такой религиозной терпимо­стью, какая даже и в наше время встречается далеко не повсеместно. Сам он говорит в своем "Политическом За­вещании": "Я не считал себя в праве обращать внимание на разницу в вероисповедании. И гугеноты, и католики были в моих глазах одинаково французами". Впрочем, взгляд Ришелье на религиозный вопрос не имел прочной почвы в народном сознании, так что, когда, полвека спу­стя, Людовик XIV отменил Нантский эдикт, мера эта не вызвала со стороны общественного мнения ни малейшего протеста.

Вслед за тем спор о престолонаследовании в герцогстве. Мантуанском дал ему повод захватить укрепленный город Пиньероль, обладание которым открывало французам свобод­ный доступ в Италию. Испания и Австрия не могли воспрепятствовать этому захвату, так как тридцатилетняя война была тогда в самом разгаре.

Несмотря на свой кардинальский сан, Ришелье всячески старался поддержать в Германии дело реформации, казав­шееся одно время окончательно проигранным. Победы Тилли и Валленштейна сделали императора Фердинанда II полным властелином Германии. Правда, что в протестантских немец­ких землях обнаруживалось сильнейшее недовольство декре­том о возвращении католических церковных имуществ, кон­фискованных уже более ста лет перед тем, но недовольство это ограничивалось глухим ропотом. Ришелье, опасаясь, что австрийский дом, подчинив себе всю Германию, направит свои грозные вооруженные силы против Франции, заключив с шведским королем, Густавом-Адольфом, договор, целью которого выставлялось ограждение самостоятельности герман­ских государей и обеспечение одинаковой свободы вероис­поведания немецким протестантам и католикам. Франция обещала Густаву ежегодную субсидию в 400.000 червонцев, он же, со своей стороны, обязался держать в Германии армию из 30.000 пехоты и 6.000 конницы.

Тем временем монах капуцинского ордена, патер Жозеф, отправленный французским премьером в качестве посла на регенсбургский сейм, уверил Фердинанда, что Франция, в случае новых осложнений в Германии, будет соблюдать стро­жайший нейтралитет и уговорил императора уволить в от­ставку талантливейшего его полководца Валленштейна. Фер­динанд II не замедлил раскаяться в своей легковерности, когда Густав-Адольф разбил на голову его войска под Лей­пцигом. Шведы могли бы после того беспрепятственно ов­ладеть Веной, но упустили благоприятный случай. Ришелье замечает по этому поводу в своих "Мемуарах": "Господь Бог не хотел довести австрийский дом до окончательной гибели, находя вероятно ее вредной с точки зрения интересов ка­толической церкви".

Очистив от императорских отрядов прирейнскую Герма­нию, Густав-Адольф предложил Людовику XIII свидание, чтобы переговорить о германских делах. Предложение это было отклонено, так как Ришелье считал неприличным для французского короля иметь личное объяснение с "каким-ни­будь северным державцем". Густаву-Адольфу дали знать, что если он возьмет на себя труд подойти несколько ближе к Лотарингии, занятой в то время французскими войсками, то первый министр Людовика XIII придет к нему в лагерь для переговоров. Шведский король возразил, что предпочи­тает послать кого-нибудь из своих министров выслушать предложения г-на кардинала. Ответ этот произвел на Ришелье большое впечатление и значительно усилил его уважение к Густаву-Адольфу. Тем временем смерть Тилли, убитого при неудачной попытки помешать переправе шведов через Лех, заставила императора Фердинанда согласиться на все требо­вания Валленштейна и назначить его снова главнокоманду­ющим. Вслед затем война приняла оборот, менее благопри­ятный для протестантов. Густав-Адольф одержал, правда, над Валленштейном победу под Люценом, но был сам убит в этом сражении. Валленштейна, собиравшегося перейти на сторону протестантов, умертвили собственные его офицеры, оставшиеся верные императору. После того война продол­жалась с переменным счастьем, и Франция начала усиленно готовиться к непосредственному в ней участию. Ришелье был заранее уверен, что протестантские немецкие государи окажутся вынужденными согласиться на всякие территори­альные уступки, каких только захочет Франция в вознаг­раждение за свое содействие. Зная, что придется вести войны не только с Австрией, но также и с Испанией, Ришелье призвал под знамена более, чем стопятидесятитысячную армию. Франция никогда еще до тех пор не рас­полагала такой большой вооруженной силой. Содержание этих войск обходилось очень дорого и вызывало в народе сильнейшее недовольство против кардинала, оправдывавшегося тем, что считает своей задачей возвращение Галлии есте­ственных ее границ.

В 1635 году объявлена была Испании война, от исхода которой, как заявлял Ришелье зависели "порабощение или свобода всей Европы". Второй год войны чуть было не оказался роковым и для кардинала и для его политических видов. Испанцы вторглись в Пикардию и только по соб­ственной вине не овладели Парижем, но не сумели вос­пользоваться одержанными успехами и дали французам вре­мя оправиться. Военное счастье стало после того склоняться на сторону Франции, но государственные расходы ее все более возрастали и к концу 1639 года королевское казна­чейство совершенно опустело. Главноуправляющий министер­ством финансов объявил, что "чаша исчерпана до дна". Тяжесть налогов, особенно угнетавшая крестьян, вызвала в Нормандии восстание "босоногих", которое было подавлено с беспощадной суровостью. Следует заметить, что кардинал не особенно смущался жалобами народа на тяжесть податного обложения. Он говорит в своем "Политическом завещании":

"Все государственные деятели знают, что излишнее благосо­стояние только вредит народу, вызывая у него стремление, забывать верноподданнические свои обязанности... Благора­зумие не дозволяет освобождать от налогов податное сосло­вие, которое утратило бы тогда наглядное внешнее доказа­тельство подчиненного своего положения... Крестьян можно сравнить с мулами, до такой степени привыкшими к ноше, что долгий отдых вредит им более, чем работа... С другой стороны необходимо, впрочем, сообразовать тяжесть вьюка с силами животного. Подобным же образом следует отно­ситься и к налогам, взимаемым с народа".

В 1640 году вспыхнуло в Португалии и Каталонии восстание против испанского владычества. Благодаря этому перевес решительно склонился в пользу Франции и ее союзников; Португалия окончательно отделилась от Испании, а Каталония в 1642 году отдалась под покровительство Людовика XIII, провозгласив его графом барселонским и руссильонским. Герцог лотарингский вынужден был заклю­чить мир, по которому Франция и приобрела часть Лотарингии. Уже с 4 мая 1641 года Ришелье начал также с австрийским домом переговоры, закончившиеся, однако, лишь через три года после его смерти, а именно в 1645 году, Вестфальским миром.

В июле месяце 1642 года скончалась в Кельне мать Людовика XIII Мария Медичи, тщетно умолявшая Ришелье дозволить ей вернуться во Францию. Сам кардинал пережил ее лишь несколькими месяцами. Он умер 4 декабря 1642 года, объявив на прощание Людовику XIII: "Теперь песенка Испании спета".

Ришелье оставил Францию могущественным и прочно централизованным государством, обладавшим хорошо орга­низованной армией, сильным флотом и значительными го­сударственными доходами. При нем французы утвердились в Гвиане и в Вест-Индии, вернули себе Канаду, овладели островом Бурбоном и завели колонии на Мадагаскаре. Вме­сте с тем кардинал очень интересовался французскими по­селениями в северной Африке на алжирском берегу и на­меревался устроить поселения также в Тунисе. Для укреп­ления авторитета верховной власти упразднены были должности коннетабля и генерал-адмирала. Тем не менее, Ришелье не удалось совершенно уничтожить систему продажи государственных должностей. Напротив того, возраставшая потребность в деньгах, зачастую побуждала его создавать новые должности. Так, он увеличил число парламентских советников, причем, продавая патенты преимущественно сво­им сторонникам, убивал, как говорится, одним камнем двух воробьев.

В заслугу Ришелье надо поставить также и заботы об улучшении образования французского юношества. В 1636 году он основал Королевскую Академию с двухлетним кур­сом для подготовления молодых людей к военной и дипломатической службе. В 1640 году были основаны еще одна академия и Королевская коллегия для французского и ино­странного дворянства. По мнению Ришелье, к изучению так называемых гуманитарных наук надлежало допускать срав­нительно лишь немногих избранных. Знакомство с этими науками он считал безусловно вредным для людей, которым предстояло заниматься земледелием, ремеслами, торговлей и т. п., а потому высказывался в пользу сокращения числа классических коллегий и замены их двух — трехклассными реальными училищами, в которых молодые люди, приго­товляющиеся к торговле, ремесленному труду, военной службе в унтер-офицерских чинах и т. п. получали бы необходимое образование. Лучших учеников он хотел переводить из ре­альных школ в высшие учебные заведения. Смерть помешала Ришелье выполнить эту программу преобразования француз­ских учебных заведений.

Прибегая к суровым мерам, чтобы восстановить уваже­ние к закону и уверяя Людовика XIII в необходимости устранить лицеприятие в судах, Ришелье на самом деле обращался с правосудием довольно бесцеремонно. Он до­пускал суд правый и нелицеприятный лишь в тех случаях, когда это согласовалось с его собственными видами. Про­цессы против политических противников и личных врагов кардинала обставлялись сплошь и рядом так, что о ка­ких-либо гарантиях беспристрастия не могло быть и речи. Даже в случаях действительной виновности противников Ри­шелье приговоры над ними имели скорее характер судебных убийств, чем законной кары. Нарушение правосудия носило зачастую характер вопиющей несправедливости, наглядными образцами которой могут служить процессы де-Ту и Урбана Грандье.[7]

Друг и приятель Сен-Марса, де-Ту, не принимал уча­стия в заговоре и даже старался отклонить обер-шталмейстера от преступных его интриг. Правда, что, зная о них, он все-таки не счел уместным донести на своего друга. Объясняя на суде причины, по которым он не сделал этого, де-Ту показал: "Я узнал о договоре, заключенном с Испанией, из рассказа самого Сен-Марса, сообщившего, что договор вступает в силу лишь в том случае, если фран­цузские войска в Германии потерпят поражение. Войска наши постоянно одерживали победы, а потому не было настоятельной надобности изменять другу для спасения го­сударства от воображаемой опасности. К тому же у меня не было фактических доказательств справедливости доноса и если б виновные не пожелали добровольно сознаться, суд был бы вынужден приговорить меня к тяжкому наказанию за клевету”.

Многие из судей, находя доводы эти основательными, были расположены оправдать де-Ту, но Ришелье требовал вследствие особых соображений, чтоб этот несчастный юноша был подвер­гнут смертной казни. Один из клевретов кардинала Лобардемон отыскал в архивной пыли декрет Людовика XI, предписывав­ший карать наравне с главными зачинщиками всех, кто, зная о договоре, не довел о нем безотлагательно до сведения прави­тельства. Декрет этот никогда не применялся даже в царство­вание самого его автора, но это не помешало судьям подчи­ниться воле кардинала и приговорить де-Ту наравне с Сен-Марсом с обезглавлению.

Враги Ришелье уверяют, будто он сказал: "Де-Ту—отец включил мое имя в свою историю, я же включу имя его сына в мою". Действительно в XXIV книге истории, со­ставленной де-Ту, говорится о безнравственной жизни Антуана дю-Плесси Ришелье, носившего прозвище монаха, так как он действительно был расстригой. Несмотря на злопа­мятность кардинала и мстительный его характер, трудно предположить, однако, чтоб Ришелье руководился в данном случае чувством мести. Гораздо правдоподобнее допустить, что он хотел казнью де-Ту навести ужас на своих против­ников. Сам кардинал в своих мемуарах проводит ту мысль, что там, где дело идет о политических преступлениях, правительство ни под каким видом не может щадить своих противников. Отвадить от этих преступлений можно лишь в том случае, если виновных непременно будет постигать строжайшая кара. "Для достижения такого результата не следует останавливаться даже перед такими мероприятиями, от которых могут страдать невинные".

Гораздо труднее приискать какое-либо оправдание образцу действий Ришелье и его опричников в процессе луденского ка­ноника Урбана Грандье.

Лобардемон, который играл видную роль в большинстве су­дебных убийств, запятнавших репутацию великого кардинала, был прислан в Луден с поручением следить за срытием там городских укреплений. Разузнав через наушников, что Грандье был автором появившегося за пятнадцать лет перед тем пам­флета, в котором осмеивались притязания Ришелье на получе­ния десятины с доходов луденского аббатства, Лобардемон до­нес об этом кардиналу и получил от него разрешение проучить памфлетиста надлежащим порядком.

Необходимо заметить, что остроумие Грандье создало ему в самом Лудене много врагов. Этим только и можно объяснить то странный факт, что бесноватые, появившиеся в луденском монастыре урсулинок, единогласно объявили, будто бесы вселились в них по приказанию каноника. Зло­получный Грандье, убежденный в своей невинности, отказался бежать за границу, как ему советовали некоторые из его приятелей. Он не хотел даже подчиниться приговору суда инквизиции, который, признавая несостоятельность главного обвинения против каноника, назначил, однако, ему церковное покаяние за "легкомысленные речи и поступки". Грандье, апеллировал против этого приговора и дело было передано, по приказанию Ришелье, в судебную комиссию под пред­седательством Лобардемона.

Комиссия эта постановила в принципе, что дьявол обязан говорить истину, если его заклинают надлежащим порядком. Неверующим в этот тезис дано было понять, что их могут притянуть и самих к суду в качестве соучастников колдуна, или по меньшей мере еретиков, позволяющих себе неува­жительно отзываться о католических догматах. Угрозы эти привели к желаемому результату. Никто не осмелился вы­ступить на защиту Грандье. Показания бесноватых были признаны имеющими силу законного доказательства. Врачи, назначенные комиссией, отыскали на теле несчастливца ме­ста, нечувствительность которых к уколу должна была не­опровержимо свидетельствовать о договоре, заключенном им с сатаною. На всякий случай признано было уместным вывесить на всех перекрестках запрещение под страхом те­лесного наказания и большого денежного штрафа дурно отзываться о судьях, заклинателях и бесноватых. Один из членов комиссии патер Лактанций, раскалив почти докрасна чугунное распятие, подносил его к губам Грандье, который, разумеется, каждый раз отдергивал голову назад. Комиссия занесла в протокол, что колдун не посмел приложиться к кресту. Грандье даже и под пыткой не хотел сознаться в сношениях своих с дьяволом, а потому был объявлен не­раскаянным грешником и присужден к сожжению на костре. Он сгорел живьем, так как на петле, которой должен был удушить его в последнюю минуту палач, оказался узел, сделанный будто бы по распоряжению Лобардемона. Весьма вероятно, что в данном случае председатель судебной ко­миссии хватил через край и зашел несколько далее, чем это было желательно самому кардиналу.

Враги Ришелье с Марией Медичи во главе вели сперва против него войну памфлетами, в которых взводили на кардинала всевозможные обвинения. Так, утверждали, будто он отравил кардинала Берюлла (заступившего на место в качестве интимного советника королевы-матери), замышлял истребить членов королевской фамилии и овладеть фран­цузским престолом, упрекали в равнодушии к интересам церкви и в готовности пожертвовать ими ради благ мира сего и т. д. и т. п. Необходимо заметить, впрочем, что и сам Ришелье, добиваясь власти, прибегал к совершенно таким же приемам в борьбе с Вьевиллем и другими министрами. Это не мешало ему обнаруживать болезненную чувствитель­ность к ядовитым уколам, которыми изобиловали направ­ленные против него памфлеты.

Враги кардинала не щадили и короля. Они изображали в своих пасквилях Людовика XIII простой марионеткой в руках властолюбивого и наглого визиря. Эти бестактные нападки на короля были чрезвычайно выгодными для Ри­шелье, так как побуждали Людовика XIII принимать все более энергичным образом сторону своего премьера против дерзких памфлетистов.

Ришелье содержал на собственном иждивении нескольких писателей, обязав их опровергать возводимые на него об­винения и пускать отравленные стрелы по адресу его про­тивников. Впоследствии кардинал стал издавать для этой цели особую газету. Он, впрочем, не пренебрегал и более суровыми мерами для обуздания памфлетистов враждебного лагеря. Некоторые из них поплатились жизнью за свое усердие в нападках на кардинала, властно управлявшего судьбами Франции.

Убедившись, что памфлетами не удается потрясти доверия Людовика XIII к его первому министру, враги Ришелье реши­ли прибегнуть к более действенным мерам. С 1626 года до самой смерти кардинала один заговор против него сменялся другим, причем, в каждом заговоре мадридский кабинет играл более или менее деятельную роль.

Королева-мать не принимала участия в первом заговоре против Ришелье. Отношения Марии Медичи к прежнему ее фавориту были в то время еще довольно сносными, и она вполне разделяла его взгляд на желательность сочетать прин­ца Гастона законным браком с принцессою Монпансье, са­мой богатой невестой во Франции. Напротив того, прибли­женные молодой королевы встретили проект этого брачного союза весьма несочувственно. Анне Австрийской поставлено было на вид, что будущая герцогиня Орлеанская может, пожалуй, родить сына и в таком случае приобретет при дворе большое влияние в ущерб бездетной королеве. Болез­ненное состояние Людовика XIII придавало большую прав­доподобность гороскопам астрологов, предсказывавшим ему близкую смерть. Тогда Анне Австрийской можно было бы сохранить за собой французский престол, выйдя замуж за принца Гастона. Неизвестно, в какой степени убедительными казались эти доводы королеве. Во всяком случае, не под­лежит сомнению, что она задумала воспрепятствовать браку принца Гастона с девицей Монпансье и в присутствии нескольких свидетелей объявила герцогине Шеврез: "Браку этому не бывать!"

К заговору примкнули: принц Гастон, побочные братья короля — принцы Вандомы, маршал Орнано и граф Шале. Заговорщики рассчитывали, что в решительную минуту сто­рону их примет почти вся французская аристократия, до чрезвычайности недовольная властным авторитетом Ришелье. Конечные цели заговора держались в секрете даже от самой Анны Австрийской. Она полагала, что имеется ввиду лишь низложение кардинала. На самом же деле, однако, решено было не только изгнать из Франции или же убить Ришелье, но вместе с тем свергнуть Людовика XIII с престола, заточить его в монастырь и провозгласить королем принца Гастона, предварительно женив его на Анне Австрийской. В случае неудачи в попытках овладеть особами короля и кардинала, принц Гастон рассчитывал, с помощью гугенотов и враждебных Ришелье вельмож, устроить вооруженное вос­стание, которому Испания и Австрия обещали оказать со­действие людьми и деньгами.

Благодаря счастливой случайности кардинал своевременно узнал об угрожавшей опасности. Граф Шале в беседе с приятелем рассказал о предположении умертвить кардинала. Об этом было сообщено Ришелье, с пояснением, что премьер обязан спасением жизни именно самому графу. Объяснив­шись с неосторожным заговорщиком, кардинал признал воз­можным пощадить как его, так и принца Гастона, давшего при этом случае королю обещание жениться на девице Монпансье и полюбить Ришелье всем сердцем". Людовик XIII лично съездил в Блуа, чтобы арестовать побочных своих братьев Вандомов. Тем временем принц Гастон, из­менив только что данному слову, начал деятельно готовиться к вооруженному восстанию, о чем кардиналу было немед­ленно донесено.

Многие заговорщики, в том числе граф Шале, нару­шивший из любви к герцогине Шеврез клятву не вмеши­ваться более в интриги против кардинала, были арестованы. Шале поплатился за вторичное участие в заговоре жизнью. Принц Гастон, в качестве ближайшего наследника престола, остался безнаказанным. Впрочем, он до такой степени стру­сил, что беспрекословно женился на девице Монпансье и выдал кардиналу всех своих единомышленников, не исклю­чая и Анны Австрийской. В награду за такую откровенность король пожаловал Гастону герцогства орлеанское и шартрское, графство Блуа и большую пенсию, благодаря которой ежегодные его доходы стали превышать миллион ливров (около 2 млн. руб.).

Людовик XIII заставил свою супругу явиться в заседание государственного совета. Там с горькой усмешкой бросил он ей в лицо обвинение в том, что она, при жизни одного мужа, уже собиралась выйти за другого. Королева, пожимая плечами, возразила, что слишком мало выиграла бы при такой перемене, а затем залилась слезами и вышла. Над ней был учрежден строжайший надзор и сверх того ей было запрещено в отсутствие короля принимать в своих апартаментах лиц мужского пола.

Кардинал Ришелье получил разрешение содержать для лич­ной охраны стражу из пятидесяти мушкетеров. Впоследствии признано было необходимым увеличить численность ее до трехсот человек.

Четыре года спустя враги кардинала чуть было не одер­жали над ними верх. Ришелье убедил Людовика XIII при­нять начальство над действующей армией в Савойе. Мария Медичи, не ладившая уже в то время с кардиналом, ре­шила не расставаться с сыном и доехала вместе с ним до Лиона. Там она отказалась следовать далее и объявила, что здоровье короля может подвергнуться большой опасно­сти в зараженных чумою местностях, чрез которые должна была проходить французская армия. Обвиняя кардинала в готовности ради личных своих целей жертвовать драгоцен­ной жизнью короля, она требовала, чтобы Людовик XIII, достигший уже тем временем Гренобля, немедленно вер­нуться в Лион.

Король, уступая настояниям матери, действительно вер­нулся к ней из армии и захворал до такой степени серьезно, что Мария Медичи, Анна Австрийская и герцог Гастон начали уже считать себя полными хозяевами Франции. Они ошиблись, однако, в расчете, так как Людовик XIII совер­шенно неожиданно выздоровел. Тогда Мария Медичи, искусно сыграв роль нежной матери, выманила, при содействии Анны Австрийской, почти не отходившей от постели своего мужа, у больного короля обещание расстаться с Ришелье. Бесхарактерный король, по обыкновению, уступил слезным мольбам и упрекам своей матери и жены. Тем не менее, согласие было вынужденное, и он на самом деле не рас­полагал выполнить свое обещание.

По возвращении двора в Париж королева-мать не за­медлила в этом убедиться. Вообще не отличаясь сдержан­ностью, она пришла в величайшее негодование и решила поставить ребром вопрос об отставке кардинала. Ришелье все еще занимал должность главного управляющего Марии Медичи, а его племянница Комбале, числилась при ее особе старшей камер-юнгферой. Королева-мать отрешила их обоих от этих должностей, объявив им вместе с тем в весьма резкой форме свою немилость. Людовик XIII умолял свою мать хоть временно примириться с первым министром, обещая ей при первой возможности уволить Ришелье в отставку. Как будто соглашаясь уступить просьбам державного сына, она пригласила Ришелье и его племянницу в Люк­сембургский дворец и обещала там с ними официально примириться. Не только сама Мария Медичи, но и все придворные думали, что Ришелье не сможет удержаться в должности первого министра. Апартаменты королевы-матери в Люксембурге наполнились посетителями, тогда как при­емная кардинала совсем пустовала.

В день, назначенный Марией Медичи для официального примирения с Ришелье, Людовик XIII пешком отправился в Люксембургский дворец, где застал свою мать за туалетом. Она начала совершенно спокойно беседовать с ним о го­сударственных делах. В это время доложили о прибытии г-жи Комбале. Племянница кардинала смиренно упала к ногам Марии Медичи, прося о возвращении ей высочайшего благоволения.

Королева-мать при виде бывшей своей камер-юнгферы пришла в такую необузданную ярость, что обрушилась на нее с грубой площадной бранью. Людовик XIII, для которого эта безобразная сцена была совершенно неожиданной, сперва пытался напомнить матери ее обещания, но, убедившись в невозможности прервать поток оскорблений, сыпавшихся из уст ее, вывел обливавшуюся слезами г-жу Комбале из убор­ной. Затем он вернулся к матери и снова принялся ее увещать, напоминая, что племянница кардинала явилась во дворец по приглашению ее величества, и что объяснение с яви должно было привести к совершенно иному результату. Мария Медичи оправдывалась, утверждая, что увлеклась не­навистью к г-же Комбале, присутствие которой в придворном штате навряд ли может быть признано безусловно необхо­димым для блага государства. "Иное дело кардинал, с ним, разумеется, я стану говорить совершенно иным языком",— добавила она.

Вскоре затем явился и Ришелье. Преклонив перед Ма­рией Медичи одно колено, он приветствовал ее изъявлением глубочайшей покорности и преданности. Мария Медичи прервала речь кардинала милостивым приглашением встать, но бешеный нрав восторжествовал и на этот раз над благими намерениями. Королева-мать в конце своей беседы обошлась с Ришелье совершенно также, как с его племян­ницей, т. е. выгнала его из уборной, запретив когда либо являться к себе на глаза.

Кардинал вынужден был удалиться и считал дело свое окончательно проигранным. Собираясь уехать из Парижа, он приказал уже укладываться, но по совету преданных ему лиц, в том числе и Сен-Симона, состоявшего тогда фаво­ритом при Людовике XIII, явился вечером в тот же день к королю в Версаль. Король чрезвычайно милостиво принял своего первого министра, а на другой день победа, одер­жанная Ришелье над королевой-матерью, стала до такой степени очевидной, что придворные не замедлили снова откочевать из зал Люксембургского дворца в приемную Ришелье. Этот день, а именно 12-е ноября 1629 года, на­зывается с тех пор "день обманутых", так как многие тогда горько ошиблись в расчетах. Некоторым из наиболее ре­вностных сторонников Марии Медичи пришлось дорого по­платиться за свою вражду к кардиналу. Сама королева-мать все еще, видимо, не хотела признать себя побежденной. Проведав, что король увлекся, насколько это было возможно при его религиозных опасениях и малокровном организме, одною из фрейлин своей супруги, девицей Готфор, Мария Медичи пыталась при ее содействии подорвать доверие Лю­довика XIII к первому министру.

Попытка эта оказалась безуспешной, потому что король, благодаря физиологической неспособности сильно увлекаться особами прекрасного пола, не придавал большего веса просьбам и увещаниям предмета платонической своей стра­сти. Кардинал Ришелье воспользовался утомлением и раз­дражением, в которое приводили короля интриги его ма­тери, для того, чтобы окончательно удалить ее от двора. Уступая настояниям кардинала, Людовик XIII, находивший­ся со всем своим двором в Компьенте, уехал оттуда тай­ком, на рассвете, со своей супругой, министрами и придворными. Маршал Этре остался при Марии Медичи с несколькими ротами гвардейцев в качестве почетного кара­ула. Ей было предложено отправиться по желанию в Мулен или в Анжер. Король изъявлял согласие предоставить ей в управление любую из областей: Бурбоне, или Анжу, по собственному ее выбору; но она не хотела и слышать о каком-либо компромиссе и решилась с помощью младшего своего сына, Гастона Орлеанского, поднять во Франции восстание. Ей самой чуть не удалось овладеть укрепленным городом Капелль, находившимся близ фландрской границы, но Ришелье, извещенный своими шпионами о сношениях ее с местным комендантом, успел своевременно принять меры предосторожности.

Королева-мать въехала уже в капелльское предместье, когда узнала, что в город прибыл всего лишь за несколько часов перед тем новый комендант. Видя свои замыслы разгаданными, Мария Медичи признала всего более благо­разумным для себя удалиться за границу. Новый комендант мог бы, разумеется, этому помешать, но предпочел спо­койно пропустить мимо крепости королеву и ее свиту. Весьма вероятно, что он выполнял полученную от Ришелье инструкцию, и что Мария Медичи, удаляясь из Франции, куда ей не суждено уже было вернуться, сообразовалась без ведома и против желания с видами и предначертани­ями своего врага.

Тем временем принц Гастон подготовил все уже к новому восстанию, к которому примкнули губернаторы об­ластей: Прованса, Пикардии и Бурбонне. Убедившись в безуспешности мирных переговоров с братом, Людовик XIII двинул против него к Орлеану войска. Гастон вынужден был отступить в Бургундию, откуда бежал через Фраш-Конте в Лотарингию. Король объявил сообщников своего брата виновными в государственной измене, но парижский парламент, в котором существовала тогда сильная партия, враждебная Ришелье, отказался занести эту резолюцию в протокол.[8]

Непосредственным поводом к закончившейся так печаль­но для Марии Медичи ссоре с кардиналом послужило опять разногласие по вопросу о приискании невесты принцу Гастону. Прожив всего лишь год с первой своей женою, принц овдовел. Мария Медичи хотела женить его на одной из своих итальянских родственниц. Анна Австрийская, в свою очередь, интриговала в пользу австрийской или ис­панской принцессы. Король, завидовавший брату, у которого от брака, продолжавшегося всего только год, родилась уже дочь, объявил Ришелье, что незачем торопиться прииска­нием принцу Гастону невесты.

Несмотря на королевское запрещение, Гастон Орлеан­ский, радушно встреченный при дворе владетельного герцога лотарингского, женился на его сестре, а затем уехал в Брюссель к королеве-матери, где вместе с нею заключил договор с Испанией. Мадридский кабинет обрадовался слу­чаю вмешаться во внутренние французские дела, возбудив серьезное восстание против Ришелье и Людовика XIII. За­говорщикам удалось привлечь на свою сторону лангедокского губернатора, герцога Монморанси, обиженного тем, что король, по совету Ришелье, отказывался произвести его в чин коннетабля.

Чтобы устрашить мятежников, кардинал передал суду сто­ронника Марии Медичи маршала Марильяка, сидевшего в тюрьме с самого "дня обманутых". Маршала обвинили в лихо­имстве и отрубили ему голову. Эта суровая мера красноречиво свидетельствовала о решимости Ришелье не церемониться со своими противниками, но, тем не менее, не произвела на заго­ворщиков ожидаемого впечатления.[9]

Принц Гастон, выступивший из Лотарингии с отрядом, состоявшим преимущественно из испанцев, немцев, италь­янцев и бельгийцев, благополучно пробрался в Лангедок, где соединился с герцогом Монморанси. Людовик XIII и Ришелье вступили тем временем с многочисленной армией в Лотарингию, взяли Нанси и в продолжении недели окон­чили там войну. Счастье благоприятствовало королевским войскам и в Лагендоке. В битве близ Кастельнодари герцог Монморанси, отличавшийся геройским мужеством, был опас­но ранен и взят в плен. Несмотря на единодушное заступ­ничество всего двора и на блестящие заслуги самого Мон­моранси, он был приговорен к обезглавлению и приговор этот был исполнен над ним в Тулузе.

Главный зачинщик заговора, принц Гастон, видя, что дело принимает неблагоприятный оборот, изъявил покорность коро­лю и кардиналу, выдал своих сообщников и вымолил себе по­милование на самых унизительных условиях.

На обратном пути из Тулузы Ришелье заболел, вследствие чего ему пришлось пробыть довольно долго в Бордо. Пользуясь отсутствием кардинала Мария Медичи поручила своим сторон­никам похитить г-жу Комбале из Парижа и привезти ее в Брюссель. В случае если б похищение удалось, имелось в виду держать племянницу кардинала в плену до тех пор, пока Ри­шелье не согласится на возвращение королевы-матери во Францию. Попытка эта не увенчалась успехом и только еще более раздражила Людовика XIII. Король писал г-же Комбале, что если б ее действительно увезли в Брюссель, то он сам, во главе пятидесятитысячной армии, отправился бы туда выру­чать ее из плена.

Беспрерывно интригуя в самой Франции против короля и его премьера, Мария Медичи и принц Гастон не стес­нялись высказывать свое несочувствие внешней политике кардинала. Они открыто принимали сторону Испании и Австрии, с которыми в то время Франция вела неофици­альную войну. Королева-мать праздновала иллюминацией всякую победу имперских войск над шведами, с которыми Франция состояла в союзе. Вместе с тем она из-за границы деятельно руководила покушениями на жизнь кардинала. Зная об этих покушениях, Людовик XIII советовал Ришелье не особенно доверять безвредности фруктов и дичи, при­сылаемых хотя бы даже из королевского дворца. Особенно многочисленными сделались злоумышления на жизнь Ри­шелье с 1636 года, когда произошел формальный разрыв между Испанией и Францией. Самым опасным из них следует признать аминское.

Испанским войскам, вторгшимся в Пикардию, удалось в первое время одержать там кое какие успехи и между прочим овладеть укрепленным городом Корби. Людовик XIII и кардинал Ришелье немедленно осадили этот город, имев­ший весьма важное стратегическое значение. Принц Гастон и граф Суассонский дали мадридскому кабинету тайное обещание помешать успеху осады. По соглашению с че­тырьмя фаворитами принца, признано было самым надеж­ным для этого средством убить кардинала. Гастону оставалось только подать сигнал, по которому злоумышленники, окру­жившие уже кардинала, безотлагательно бы его умертвили. Принц, вообще не отличавшийся решимостью, совершенно растерялся и к удивлению своих сообщников не подал им условного знака. Благодаря этой счастливой случайности, „ Ришелье, находившийся на волосок от смерти уцелел. После взятия Корби принц Гастон и граф Суассонский, узнав, что кардинал получил уже некоторые сведения о заговоре, поспешили бежать за границу.

Известно, что супруга Людовика XIII, Анна Австрийская не сочувствовала внешней политике своего мужа. Несмотря на то, что Франция находилась в войне с Испанией и Австрией, королева поддерживала деятельную переписку с мадридским и венским дворами, Ришелье, заручившись полномочиями от Людовика XIII, учредил над ней тайный надзор.

Вскоре после взятия Корби шпионам кардинала удалось перехватить целый пакет собственноручных писем Анны Ав­стрийской, адресованный на имя герцогини де Шеврез. В виду явных улик королева вынуждена была сознаться в своих сношениях с испанским двором, но утверждала, будто имела при этом единственною целью побудить его к скорейшему заключению мира. Вместе с тем она просила прощения у Людовика XIII и клялась не переписываться более с врагами Франции. Трудно сказать, сдержала ли Анна Австрийская эту клятву, но во всяком случае карди­налу более не удавалось поймать ее с поличным.

В 1637 году граф Суассонский, получив от короля помилование, вернулся во Францию и поселился в городе Седане, принадлежавшем герцогу Бульонскому. Город этот не замедлил стать очагом новых заговоров, которые в 1641 году привели к вооруженному восстанию, сразу при­нявший грозные размеры.

Во главе мятежников стояли граф Суассонский и герцог Бульонский, к которым примкнула большая часть француз­ской аристократии. Кроме того заговорщикам обещана была поддержка Испанией, Австрией и герцогом лотарингским. Действительно, к войскам, собранным графом Суассонским, присоединился семитысячный вспомогательный имперский отряд. Армия, посланная Людовиком XIII против мятежни­ков, была разбита наголову под Марфе, но счастье, всегда благоприятствовавшее "кардиналу Ришелье, не изменило ему и в этом случае. Граф Суассонский тотчас же после одер­жанной победы, пал от руки неизвестного убийцы. Людо­вик XIII, собиравшийся уже уступить мятежникам и уво­лить Ришелье в отставку, почувствовал после этой катаст­рофы еще большее уважение к кардиналу. Защитники Ришелье утверждают, будто граф Суассонский застрелился сам. В таком случае он оказался бы достойным прототипом гоголевской унтер-офицерши, которая сама себя высекла. Дорога к Парижу была ему открыта и к тому же фаворит Людовика XIII, Сен-Марс, сочувствовавший заговору, поло­жительно удостоверял в собственноручных письмах, что ко­роль ищет только благовидного предлога отделаться от не в меру притязательного опекуна, каким являлся зачастую для него Ришелье. Пуля, сразившая графа Суассонского, нанесла смертельный удар восстанию, душой и руководи­телем которого он был.

Герцог Бульонский поспешил вступить в переговоры с королем и получил благодаря этому полное помилование. Остальные главные зачинщики бежали за границу. Замеча­тельно, что принц Гастон на этот раз, по-видимому, не участвовал в восстании. На следующий же год, он, зару­чившись от Испании обещанием солидарной поддержки, составил вместе с Сен-Марсом новый обширный заговор. Фаворит короля боялся, что должен будет дорого попла­титься за свои сношения с графом Суассонским, сведения о которых, как он имел основание предполагать, дошли уже до Ришелье. Поэтому он взял на себя почин заговора, который не удался лишь потому, что Сен-Марс, принц Гастон и герцог Бульонский заключили с Испанией сделку, чрезвычайно невыгодную для Франции. Ришелье сумел до­быть копию с этой сделки. Представив ее Людовику XIII, он убедил короля, что успех интриги должен был бы повлечь за собою для Франции самые нежелательные по­следствия.

Враги Ришелье прямо утверждают, что душою заговора был на этот раз сам король, неоднократно намекавший Сен-Марсу на возможность освободиться от Ришелье тем же способом, каким освободился при содействии Люина от Кончини. Фаворит объявил королю о своем намерении убить кардинала. Людовик XIII не счел нужным предуп­редить первого своего министра об угрожавшей опасности. Говорят даже, будто король свел Сен-Марса с Ришелье и вышел сам из комнаты, предоставляя, таким образом, фа­вориту удобный случай покончить с кардиналом. У Сен-Марса не хватило, однако, на это решимости.

Сам Людовик XIII в письме на имя государственного кан­цлера, переданном в комиссию, которой поручено было судить Сен-Марса, показывает:

"Справедливо, что господин Сен-Марс видел иногда мое недовольство любезным кузеном, кардиналом Ришелье. Не­довольство это вызывалось опасением, что кардинал, заботясь о моем здоровье, не позволит мне принять участие в осаде Перпиньяна, или иными подобными же причинами. В таких случаях г-н Сен-Марс всячески старался возбудить меня еще более против моего кузена кардинала. Когда враждебное его настроение не выходило из границ некоторой умерен­ности, я иногда не прекословил; когда, однако же, г-н Сен-Марс забылся до того, что стал говорить о необходи­мости отделаться от моего кузена-кардинала и предложил для этого лично свои услуги, дурные замыслы возбудили во мне ужас и отвращение. Знаю, что вы мне поверите на слово, но впрочем, каждый поймет, что ничего иного и быть не могло, так как если б г-н Сен-Марс встретил с моей стороны одобрение дурным своим замыслам, то ему незачем было бы заключать с испанским королем договор, направленный в ущерб мне и моему государству. Очевидно, что он подписал этот договор, лишь отчаявшись достигнуть иным путем цели своих стремлений".

Немудрено, что при таких обстоятельствах кардинал Ри­шелье стал еще более заботиться о личной своей безопасности. Даже являясь во дворец к королю, он брал туда с собою отряд верных телохранителей.

Как уже известно, Сен-Марс поплатился за этот разговор жизнью. Герцог Орлеанский по обыкновению выдал всех соучастников, упрашивая лишь, чтоб его избавили от очных ста­вок с ними. Этот заговор против Ришелье был последним, так как в декабре того же года кардинал, влияние которого на короля достигло своего апогея, умер.

Если бы Людовик XIII походил по темпераменту на своих преемников, Людовика XIV или XV, то Ришелье навряд ли удалось бы так успешно бороться с направлен­ными против него интригами. К счастью для кардинала Людовик XIII был человеком совершенно иного пошиба. Несмотря на платонический характер привязанностей, кото­рые возникали у него иногда к той или другой из при­дворных фрейлин, он всегда относился к своим чувствам с крайним недоверием, опасаясь впасть в смертный грех. Искусно играя на этой струнке, кардинал мог по своему усмотрению руководить отношениями короля к предметам его страсти. Убежденный в готовности девицы Готфор иг­рать роль послушного его орудия, Ришелье поощрял Лю­довика XIII ухаживать за красавицей-фрейлиной и утверж­дал, что не видит в этом невинном ухаживании ни ма­лейшей опасности для души своего монарха. Заметив, однако, что фаворитка короля держит сторону королевы, ловкий кардинал тотчас же произвел перемену фронта и стал рисовать перед Людовиком XIII картину адских мук, которые ожидают в загробной жизни грешивших против седьмой заповеди, хотя бы даже только помышлением. Вос­пользовавшись затем легкой размолвкой, которая произошла после этого между королем и предметом его страсти, Ри­шелье посоветовал Людовику XIII выбивать клин клином и короче познакомиться с другой хорошенькой фрейлиной, девицей Ла-Файет, чтоб парализовать, таким образом вли­яние красавицы Готфор.

Интрига эта, однако, чуть не привела к последствиям, совершенно нежелательным для самого кардинала. Кроткая и скромная Ла-Файет, племянница капуцина Жозефа, при­шлась очень по вкусу королю и почувствовала сама к нему сердечное влечение. Будучи девушкой чрезвычайно религи­озной и нравственной, она перепугалась до того, что не­смотря на увещания королевского духовника, иезуита Коссена, удалилась в монастырь. Король пришел в такое отчаяние, что проливал горькие слезы и несколько раз с разрешения своего духовника навещал молодую монахиню, но она во время этих свиданий упрашивала своего возлюбленного вер­нуться к Анне Австрийской. Не подлежит сомнению, что если б Ла-Файет пожелала сыграть роль восстановительницы европейского мира, которую ей предназначал патер Коссен в своей интриге против Ришелье, то кардинал был бы низвергнут с поста первого министра.

Как бы ни было, после двухлетнего увлечения девицей Ла-Файет, Людовик XIII принялся снова ухаживать за де­вицей Готфор. Опасаясь, что она приобретет над королем слишком большое влияние, Ришелье посоветовал ему "ради спасения души" выслать очаровательную фрейлину недели на две из Парижа. Король согласился с благоразумием такого совета и, сознавая собственную слабохарактерность, запретил допускать девицу Готфор в свои апартаменты. Ей удалось, однако, проникнуть в кабинет короля. Подавая Лю­довику XIII указ о высылке своей из Парижа, она спросила: "Неужели вы сами, государь, подписали этот декрет?" Король пришел в чрезвычайное смущение и начал оправдываться, ссылаясь на необходимость временной разлуки. "Разлука эта будет вечной",— возразила девица Готфор, делая королю про­щальный реверанс. Действительно, она с тех пор никогда уже не виделась с Людовиком XIII, который со своей стороны скоро утешился, заинтересовавшись новым фавори­том, Сен-Марсом.

Осенью 1642 года Ришелье посетил целебные воды в Бурбон-Ланси, ибо здоровье его, подточенное многолетним нервным напряжением, таяло на глазах. Даже будучи больным, кардинал до последнего дня по несколько часов диктовал приказы армиям, дипломатические инструкции, распоряжения губернаторам различных провинций. 28 ноября наступило резкое ухудшение. Врачи ставят еще один диагноз - гнойный плеврит. Кровопускание не дало результата, лишь до предела ослабило больного. Кардинал временами теряет сознание, но, придя в себя, пытается еще работать. В эти дни рядом с ним неотлучно находится его племянница герцогиня д'Эгийон. 2 декабря умирающего навещает Людовик XIII. "Вот мы и прощаемся, - слабым голосом говорит Ришелье. Покидая Ваше Величество, я утешаю себя тем, что оставляю Ваше королевство на высшей ступени славы и небывалого влияния, в то время как все Ваши враги повержены и унижены. Единственно, о чем я осмеливаюсь просить Ваше Величество за мои труды и мою службу, это продолжать удостаивать Вашим покровительством и Вашим благоволением моих племянников и родных. Я дам им свое благословение лишь при условии, что они никогда не нарушат своей верности и послушания и будут преданы Вам до конца".

Затем Ришелье... своим единственным преемником называет кардинала Мазарини. "У Вашего Величества есть кардинал Мазарини, я верю в его способности на службе королю", - говорит министр. Пожалуй, это все, что он хотел сказать королю на прощание. Людовик XIII обещает выполнить все просьбы умирающего и покидает его...

Оставшись с докторами, Ришелье просит сказать, сколько ему еще осталось. Врачи отвечают уклончиво, и лишь один из них - месье Шико - осмеливается сказать: "Монсеньор, думаю, что в течение 24 часов Вы либо умрете, либо встанете на ноги". "Хорошо сказано", - тихо произнес Ришелье и сосредоточился на чем-то своем.[10]

На следующий день король наносит еще один, последний, визит Ришелье. В течение часа они беседуют с глазу на глаз. Людовик XIII вышел из комнаты умирающего чем-то очень взволнованный. Правда, кое-кто из свидетелей утверждал, что король был в веселом расположении духа. У постели кардинала собираются священники, один из которых причащает его. В ответ на традиционное в таких случаях обращение простить врагам своим Ришелье говорит: "У меня не было других врагов, кроме врагов государства". Присутствующие удивлены четкими, ясными ответами умирающего. Когда с формальностями было покончено, Ришелье сказал с полным спокойствием и уверенностью в своей правоте: "Очень скоро я предстану перед моим Судией. От всего сердца попрошу его судить меня по той мерке - имел ли я иные намерения, кроме блага церкви и государства".

Ранним утром 4 декабря Ришелье принимает последних посетителей - посланцев Анны Австрийской и Гастона Орлеанского, заверяющих кардинала в своих самых лучших чувствах. Появившаяся вслед за ними герцогиня д`Эгийон со слезами на глазах стала рассказывать, что накануне одной монахине-кармелитке было видение, что Его Высокопреосвященство будет спасен рукой Всевышнего. "Полноте, полноте, племянница, все это смешно, надобно верить только Евангелию".

Некоторое время они проводят вдвоем. Где-то около полудня Ришелье просит племянницу оставить его одного. "Помните, - говорит он ей на прощание, что я любил Вас больше всех на свете. Будет нехорошо, если я умру у Вас на глазах..." Место д'Эгийон занимает отец Леон, дающий умирающему последнее отпущение грехов. "Предаюсь, Господи, в руки твои", - шепчет Ришелье, вздрагивает и затихает. Отец Леон подносит к его рту зажженную свечу, но пламя остается неподвижным. Кардинал мертв".

Ришелье умер в Париже 5 декабря 1642 года, не дожив до триумфа в Рокруа и сломленный многочисленными болезнями. Ришелье был похоронен в церкви на территории Сорбонны, в память о поддержке, оказанной университету Его Высокопреосвященством кардиналом.

Ришелье всячески содействовал развитию культуры, стремясь поставить ее на службу французскому абсолютизму. По инициативе кардинала прошла реконструкция Сорбонны. Ришелье написал первый королевский эдикт о создании Французской академии и передал Сорбонне по своему завещанию одну из лучших в Европе библиотек, создал официальный орган пропаганды "Газетт" Теофраста Ренодо. В центре Парижа вырос дворец Пале-Кардиналь (впоследствии он был подарен Людовику XIII и с тех пор называется Пале-Рояль). Ришелье покровительствовал художникам и литераторам, в частности, Корнелю, поощрял таланты, способствуя расцвету французского классицизма.

Ришелье, помимо всего прочего, был весьма плодовитым драматургом, его пьесы печатались в первой открытой по его инициативе королевской типографии.

По долгу службы дав обет верности "церкви - моей супруге", он оказался в сложных политических отношениях с королевой Анной Австрийской, в действительности дочерью испанского короля, главой враждебной национальным интересам страны "испанской", то есть в какой-то степени и "австрийской", партии при дворе. Чтобы досадить ей за предпочтение ему лорда Бэкингема, он - в духе принца Гамлета - по ходу придворного сюжета написал и поставил пьесу "Мирам", в которой Бэкингем оказывается побежденным не только на поле боя (под гугенотской Ла-Рошелью), и заставил королеву посмотреть этот спектакль. В книге приведены сведения и документы, которые легли в основу романа Дюма "Три мушкетера", - от борьбы с дуэлями (на одной из которых погиб брат кардинала) до использования отставной любовницы Бэкингема графини Карлейль (пресловутой Миледи) в успешной шпионской роли при английском дворе и весьма пикантных подробностей свиданий королевы и Бэкингема.[11]

В целом Ришелье режиссировал отнюдь не "по-гамлетовски". Он помирил французов (католиков и гугенотов) между собой и, благодаря "дипломатии пистолей", поссорил их врагов, сумев создать антигабсбургскую коалицию. Для отвлечения Речи Посполитой от Габсбургов он слал гонцов в Русское государство к первому из Романовых, Михаилу, с призывом торговать беспошлинно.
Ришелье оказал сильнейшее влияние на ход европейской истории. Во внутренней политике он устранил всякую возможность полномасштабной гражданской войны между католиками и протестантами.

Ему не удалось покончить с традицией дуэлей и интриг среди провинциальной знати и придворных, но благодаря его усилиям неповиновение короне стало считаться не привилегией, а преступлением против страны. Ришелье не вводил, как было принято утверждать, должности интендантов для проведения политики правительства на местах, однако он значительно укрепил позиции королевского совета во всех сферах управления. Организованные им торговые компании для ведения дел с заморскими территориями оказались неэффективными, но защита стратегических интересов в колониях Вест-Индии и Канады открыла новую эру в создании Французской империи.