Создание видеоролика на основе шаблонов.
Православие
Русская идея
Философия Канта
Правило жизни
Деловой имидж
Реформы Ивана Грозного
Реформы Петра 1
Зарплаты в США
Геополитика России
|
|
|
|
Вывод
Список литературы
Вступление
Ангелы зовут это небесной отрадой, черти — адской мукой, люди — любовью.
Г. Гейне
Раны от любви если не всегда убивают, то никогда не заживают.
Дж.Г. Байрон
Я дышу — и, значит, я люблю! Я люблю — и, значит, я живу!
B.C. Высоцкий
Любовь — одно из самых сложных отношений, богатых индивидуально неповторимыми нюансами. Понятие «любовь» многогранно: оно включает в себя и любовь к людям (гуманизм), и любовь к Родине (патриотизм), и любовь к искусству, природе, путешествиям, и родительскую любовь, и любовь детей к родителям. Любовь — понятие необычайно емкое и многозначное. Любят свое дело, своих товарищей, друзей. Любят близких, семью, детей. Бывает любовь живая и действенная, бывает и отвлеченная, ни к чему не обязывающая — к человечеству вообще, к природе вообще... Но умы людей больше всего занимает чувство любви женщины и мужчины. Поэты и прозаики, композиторы и художники романтической ориентации возвысили эту любовь до уровня всемогущей силы, правящей ходом мировой истории. Конечно, с этим можно спорить, но любовь действительно может стать смыслом жизни человека, оттеснив на второй план все другие дела и чувства. Отсюда непреходящий интерес к природе любовного чувства, стремление понять, что же такое любовь.
Театр, кино, музыка, живопись, скульптура дают нетривиальное понимание любви, непосредственно формируют культуру любовного чувства. Художественная литература, создавая живое, богатое, многостороннее его изображение, предлагает множество мудрых раздумий, глубоких суждений, метких афоризмов, которые — собранные воедино — могли бы составить целые тома. Но все это разрозненно, фрагментарно, скорее эмоционально, чем теоретично.
Не могут разобраться в сущности любви и отдельные науки. И тому есть причины. Любовь целостна, уникальна, личностна в каждом конкретном случае. Отдельные науки, «ухватив» нечто общее, повторяющееся в ее проявлениях и общественном функционировании, дробят ее на части, вынужденно пренебрегая индивидуальностью любовного чувства, признавая его непознаваемым рациональными средствами. Представить же себе специальную науку о любви — по крайней мере пока — невозможно. Поэтому и предпринимаются попытки разобраться в сущности любви на «стыке» философии, психологии, этики.
В широком смысле слова любовь — это нравственно-эстетическое чувство, выражающееся в бескорыстном и самозабвенном стремлении к своему объекту, в потребности и готовности к самоотдаче.
Наиболее специфична любовь, связывающая мужчину и женщину, любовь, которая представляет собой сложный комплекс человеческих переживаний, возникающих в результате слияния биологических потребностей, трансформированных культурой, с нравственно-эстетическими и психологическими устремлениями личности.
Идея поляризации и одновременно притяжения мужского и женского начал наиболее сильно выражена в мифе, пересказанном Платоном в диалоге «Пир»: когда-то мужчина и женщина были единым существом — андрогином. Потом они были разделены на половинки, и теперь каждая из половинок обречена искать другую, чтобы вновь образовать с ней единое целое.
Но половая любовь не сводится к сексуально-эротическому влечению. Человеку в любви необходимо не просто существо другого пола, а такое существо, которое обладает для него эстетической привлекательностью, интеллектуальной и эмоционально-психологической ценностью, общностью нравственных представлений. Если одного из этих компонентов нет, любовь «не состоится» или возникнет ее иллюзия, которая неизбежно разрушится, погибнет. Без гармонии Я и не-Я, без духовной близости, совместимости характеров подлинная любовь между людьми невозможна.
Понять любовь сложно, еще труднее — объяснить ее. Не случайно две тысячи лет назад римский поэт Тибулл называл любовь «сладчайшей тайной», а немецкий поэт Г. Гейне — Сфинксом, Тысячелетней Загадкой. Она приносит много радости, делает жизнь человека приятной и красивой, рождает светлые мечты, окрыляет и возвышает. Но в то же время любовь — источник многих страданий и даже трагедий. С ней связаны волнения, ревность, тревога. В любви соединяются противоположные чувства: страдание и наслаждение, радость и печаль, восторг и разочарование. «Любовь — обманная страна» и вместе с тем — самое манящее из чувств. Она дарит не только самое яркое наслаждение, но и одновременно самую сильную боль, не только самое острое счастье, но и самое тяжкое горе. Ее полюса и контрасты сливаются в массу неповторимых сочетаний, и какое из этих сочетаний выпадет человеку — предугадать невозможно.
И все-таки любовь — величайшая ценность. Это свойство и право свободного человека. Это достояние двоих и достояние всего общества, показатель уровня его развития. В чем же суть любви как чувства? В чем основа ее магической силы?
Любовь — это, пожалуй, самое полное выражение тех сил, которые развились в человеке за всю его многовековую эволюцию. Это как бы надстройка над глубинными нуждами человека, запросами его души и тела. Человек, который любит, становится более чутким к красоте. Возникает особая эстетика любви, которая меняет восприятие человека. Это восприятие, видимо, выражает тягу людей к совершенной жизни — к жизни, которая строится по законам красоты, добра, свободы, справедливости. Причем эта тяга к гармонии и идеалу затрагивает как разум, так и глубинные эмоциональные пласты человеческой души. Откуда берутся такие ощущения? Возможно, любовь — это «голод» человека по человеку, чувство невероятной внутренней необходимости в нем. Может быть, это самая сильная из всех эмоциональных потребностей, и чем сильнее ее накал, тем больше места в душе занимает любимый человек.
Любовь издавна считалась самым сложным из человеческих чувств — и не только потому, что с ней непосредственно связана тайна жизни. Чувство любви — как бы сгусток всех идеалов, всех достижений человечества. Но вместе со взлетами в любви всегда есть падения; она как бы расколота на зияющие противоречия, полные бесконечных тайн и загадок. И одна из них — когда и как возникла любовь? Вынес ли ее человек из животного царства, из пещерной жизни, или она появилась позднее, и ее следует считать продуктом истории, «чудом цивилизации», как говорил Стендаль.
В XX веке, веке господства анализа и всеобщей систематизации, не избежала этой участи и любовь. Психологи выделили и определили шесть разновидностей или шесть ^цветов^ любви, куда вошли почти все древнегреческие виды. Это любовь-сторге, любовь-агапе, любовь-эрос, любовъ-маниа, любовь-прагма, любовь-игра. С чисто практической точки зрения прикладная этика предлагает нам знать их, уметь различать и выстраивать стратегию и тактику своего поведения в соответствии с этим «узнаванием».
Любовь-сторге — это как бы наследница греческих сторге и филиа; это любовь-дружба, любовь-понимание. Возникает она постепенно — не как «удар стрелы», а как медленное вызревание цветка. Любящие такой любовью вслушиваются друг в друга, стараются идти друг другу навстречу. Между ними царит тесное общение, глубокая душевная близость. Секс при такой любви ясен и прост, любящие считают его продолжением душевной близости, и он входит в их отношения не сразу, а на поздних ступенях сближения.
У такой любви особая прочность, она может перенести долгую разлуку, любящие не боятся неверности, зная, что их внутренняя тяга друг к другу не угаснет от увлечения. Сторге — само доверие, это терпеливое чувство, предполагающее умение ждать и прощать. Это чувство неэгоистичное, в нем сильны слои дружественных привязанностей; и даже расставаясь, люди не делаются врагами, а остаются добрыми друзьями.
Второй вид любви — любовь-агапе. Как и у греков, она сосредоточена на Ты и полна альтруизма и обожания любимого. Любящий такой любовью готов простить все, даже измену, готов отказаться от себя, если это дает счастье другому. Такая любовь-самоотречение сегодня довольно редка. Она чаще встречается у женщин, но порою свойственна и мужчинам. Это любовь тяжелая и трагическая, она полна чрезмерного самоотречения, любящий или любящая готовы жертвовать ради любимой или любимого своим чувством, не требуя никакой ответной жертвы. Для агапе свойственна тревога, мучительная и в то же время радостная, делающая человека духовно богаче. Агапе характерна для первой любви, для робкого зарождающегося чувства. Это чувство, как правило, асексуально, секс здесь не доминирует. Душевностью своих чувств агапе напоминает сторге, а силой, накалом похожа на эрос.
Любовь-эрос — это пылкое чувство, которое долго и бурно горит в человеке. Эрос — стихия, ничто не может сравниться с ним но силе эмоционального воздействия. Это настоящая страсть, она захватывает человека целиком, лишает его возможности рассуждать, потому это чувство и называют «безрассудной любовью». Люди, которые испытывают его, не очень влюбчивы и могут долго жить без любви; но когда они влюбляются, любовь захватывает их целиком. При такой любви очень обострена душевная зависимость от близкого человека. Любящий сделает для любимого все — и из любви к нему и из боязни потерять его, особенно когда другой любит его иной любовью (не относящейся к типу, обозначаемому термином «эрос»). Он хочет все знать о любимом и открыть ему все о себе. Такими людьми правит тяга к полному слиянию душ. Главная радость жизни для них — в любимом, поэтому они разлучаются редко, ненадолго. При разрыве они испытывают тяжелую, почти смертельную боль, и трагедия разрыва для них может быть страшнее смерти.
По своему облику любовь-эрос — это как бы пылкая юношеская любовь. Она, видимо, чаще бывает у юных, а среди зрелых людей — чаще у людей эмоциональных, склонных к сильным душевным переживаниям. У эроса сильное «магнитное притяжение». Любящие такой любовью всегда помнят день первой встречи, мгновение первого поцелуя, ощущение первой близости; любовь для них — праздник, потому и каждый миг полон радужной праздничности. В любви-эросе телесные тяготения стоят на первом месте, особенно в начале. Но они глубоко пропитаны эстетическими красками — здесь сильно влечение к физической красоте, изяществу линий, силе тела.
Следующий вид любви — маниа, любовь-одержимость (от греч. «мания» — болезненная страсть). Маниа — любовь-тревога, любовь-тоска. Это чувство чрезвычайно опасное, изматывающее, иссушающее, несущее вечную неуверенность в себе, в любимом, ревность, недоверие, оно не выносит разлуки. Такая любовь берет человека в плен, подчиняет его себе. Надо иметь большое терпение, чтобы понять, а то и простить человека, мучимого манией. Маниа редко бывает счастливой; это пессимистическая, саморасшатывающая любовь, ее питают люди, у которых недостаточна энергия светлых чувств.
Такое чувство встречается обычно у неуравновешенных людей холерического темперамента, которые обращены в себя и полны внутреннего разлада. У таких людей обычно заниженная самооценка, ими часто правит ощущение неполноценности, скрытое или осознанное. Они излишне тревожны, ранимы, от этого у них случаются психические срывы и сексуальные трудности. Неуверенность в себе делает их чувство воинственным, собственническим, ими может править болезненный эгоцентризм. Это может вызвать изломанную, болезненную любовь-ненависть.
Еще один вид любви — прагма (дело, практика). Это спокойное, благоразумное чувство. Если в любви-маниа царят чувства, подчиняющие себе разум, то в прагме царит разум, и чувства покорны ему. Здесь рядом с влечением, эмоцией, страстью, всегда стоит верный страж — сознание. Прагма не отличается разнообразием эмоциональных оттенков: они могут быть и довольно тусклыми, и по-настоящему добрыми и надежными — этим прагма похожа на сторге. У привязанности-прагмы есть преимущество: со временем прагма не ослабевает и не остывает, а наоборот, может делаться теплее, душевнее. Настоящий прагматик не полюбит того, кто недостоин любви. Любовь для него — дело и головы, и сердца. Он сознательно руководит своими чувствами, хорошо относится к близким: помогает им раскрыть себя, делает добро, облегчает жизнь. Для прагматиков очень важен разумный расчет, причем не эгоистический, а житейский. Они стараются все планировать и могут, скажем, отложить развод до того, как перейдут на другую работу, кончат учебу, вырастят ребенка. С тех же позиций они смиряются и с сексуальными проблемами. Девиз прагмы — как можно более полная совместимость (этот принцип положен в основу современной службы знакомств и брака).
Следующий вид любви — люду с — любовь-игра. Человек здесь как бы играет в любовь, и его цель — выиграть, причем выиграть как можно больше, потратив как можно меньше сил. В люду се нет ни глубины чувств, ни настоящей преданности, ни тревоги за себя и любимого человека. Человек, «играющий» в любовь, ищет обычно кратких ощущений, он живет мгновением, редко заглядывает в будущее. У него нет ревности, нет собственнического отношения к возлюбленному; он не распахивает перед ним душу и не ждет от него того же. У него высокая самооценка, он никогда не испытывает чувства неполноценности.
Конечно же, людус — не любовь и не любовное поведение. Эти люди не умеют любить, в их душах нет струн, на которых играет это чувство, в них царят лишь простейшие чувства наслаждения. Они хотят радостных беззаботных отношений, их отпугивает более серьезная привязанность. Некоторые из них стремятся иметь двух, а то и трех возлюбленных сразу. Внешность партнера важна в этом случае меньше, чем собственная независимость. У такого человека легкое отношение к телесным радостям: они для него не высшая цель, а часть игры, он не вкладывает в них душу. Его больше влечет удовольствие от игры, чем ее результаты. Нынешнее «игроки в любовь» — это упрощенный сколок с аристократической французской любви XVIII века. Но то была утонченная любовь-игра, полная хитроумия и риска, стремящаяся к изысканным наслаждениям души и тела. Теперешние игроки — это чаще всего бытовые донжуаны.
Рассмотренные нами психологические разновидности, «цвета» любви не остаются неизменными в отношениях конкретных людей. Они могут видоизменяться: затухать, становиться более поверхностными или, напротив, углубляться, переходить друг в друга. Легкомысленный людус, например, иногда может стать прелюдией более глубокого эроса. И здесь многое зависит от нас самих: наших знаний и наших усилий.
Кроме того, следует иметь в виду, что среди рассмотренных нами видов любви есть совместимые, полусовместимые и несовместимые.
Агапе — самая уживчивая любовь, так как она отказывается от себя и принимает чужие правила. Это любовь-отклик, любовь-эхо.
Люду с, игра, наоборот, самая неуживчивая связь; она не совмещается ни с чем, кроме другого людуса, но и с ним лишь на время.
Прагма, польза, лучше всего уживается с другой прагмой. Она несовместима со взбалмошной манией, враждебна вульгарному людусу. Не очень близок ее расчетливой сдержанности пылкий эрос. Более или менее мирно она уживается с агапе и со сторге.
Маниа лучше всего сочетается с агапе; тип поведения, свойственный агапе, успокаивает маниа. Маниа может совмещаться со сторге и с эросом, но им, особенно эросу, будет трудно с ней — их соединяет нестойкая полу совместимость.
Сторге лучше всего сочетается со сторге, эрос — с эросом. Но сторге и эрос могут быть совместимы и друг с другом.
Конечно, лучше всего, когда встречаются одинаковые виды любви: им всегда легче друг с другом. Но в жизни соединяются люди с разными типами характеров и системами ценностей. И это тоже , надо иметь в виду, учитывая темперамент другого и стараясь приспособить к нему свой собственный.
Судьбы союза разных чувств зависят также от их активности или неактивности. По силе активности выделяют три пары: активные чувства — эрос и людус, полуактивные — маниа и прагма; малоактивные — агапе и сторге.
Когда сходятся разные виды любви, то развитием их отношений правит более активное чувство. Если соединяются одинаковые по активности чувства, то ведущим становится чувство более неблагополучное, более противоречивое.
Если более светлое и цельное чувство вступает в союз с чувством более противоречивым (эрос, агапе, сторге и маниа, прагма, людус), то линия их судьбы больше зависит от противоречивого и темного чувства.
Среди пружин, которые правят сочетаниями наших чувств, много иррациональных и даже опасных. Поэтому для упрочения, продления чувств, необходимо стараться целенаправленно воздействовать на них, отдавая предпочтения тому, что соединяет, перед тем, что разъединяет.
К сожалению, все реестры любовных чувств — и древние, и новые — неполны и приблизительны. Все они улавливают внешние проявления любви и не видят внутренних корней: в них не хватает психологической и этической базы. А вместе с тем темперамент, характер, нравственная культура — все они создают ткань любовного чувства, его своеобразие.
Так, следует учитывать, что у флегматика, например, не бывает романтического полыхания страсти, как у пылкого холерика; но зато его любовь дольше и надежнее. В любви сангвиника нет тонкости полутонов, как у меланхолика, но зато она жизнерадостнее, ярче... Есть люди, чувства которых быстро загораются и быстро гаснут, это те из холериков и сангвиников, которые не умеют самоуглубляться, идут на поводу у своих нервических желаний. Есть люди быстро зажигающиеся, долго горящие и не гаснущие — это флегматики; есть медленно загорающиеся, горящие неярко, но с повышенной чувствительностью, с переливами полутонов — это меланхолики.
Есть люди, у которых сильно звучат физические струны влечения и слабее — психологические. Их больше среди мужчин и женщин сильного темперамента, а также среди молодых людей. У других людей громче звучат психологические струны влечения и тише — физические. Это люди слабого и умеренного темперамента, люди глубоко душевные, к ним относится, например, большинство женщин.
У людей, способных на долгое, устойчивое чувство (пылкие, чувствительные меланхолики, флегматики) любовь больше тяготеет к длительности, а у нервических, беспечных холериков и сангвиников она гаснет быстрее. Узкое поле ощущений, видимо, помогает любви быть более стойкой, а широкое уменьшает ее стойкость, но зачастую усиливает ее праздничность, яркость.
У интравертов, ориентированных вовнутрь себя, и у двувертов (бицентристов) чувству легче быть долгим, чем у экстравертов, ориентированных вовне, зато у экстравертов любовь более искрометна и жизнелюбива. При этом у интровертов сильнее психологические проявления любви, у экстравертов — физические, а у бицентристов они уравновешены.
От того, какой у человека темперамент, зависит его предрасположенность к определенным видам любви. Так, пылкий и чувственный сангвиник более тяготеет к эросу и сторге, а если он интроверт, то и к маниа. Флегматик и меланхолик влекутся к сторге и агапе, нервический холерик — к маниа, иногда к эросу, людусу.
И конечно, склад любовных чувств прямо зависит от нашей нравственной ориентации, от нашего эгоцентризма, альтруизма или эгоизма.
Итак, своеобразную музыку любовного чувства, его неповторимость создает, видимо, трио своеобразий: психологическое своеобразие наших темпераментов, волевое своеобразие характера, своеобразие нашего нравственного склада. Вид любви, к которому влечется человек, возникает на их стыке, порождается их сплавом, равнодействием. Как именно это происходит — в этом и заключается, по-видимому, великая загадка любви.
Чувство любви существовало не всегда, оно есть продукт истории. Многие ученые считают, что пещерные люди, которые жили ордой, групповым браком, вообще не знали никакой любви, что любовь зародилась позже своих собратьев — ненависти, зависти, дружелюбия. Некоторые исследователи древности говорят, что ее не было даже тогда, когда стало возникать единобрачие. Существует мнение,
что и во времена античности любви еще не было, а был один только телесный эрос, половое влечение.
Однако другие ученые полагают, что феномен любви появился примерно пять тысяч лет назад. Жена египетского бога Осириса богиня Изида, воскресившая своей любовью усопшего мужа, считается родоначальницей всех любящих. И однажды появившись, любовь прочно заняла свое место в жизни человечества, его культуре и быте. Вошла в историю любовь юного египетского фараона Эхнатона к своей жене Нефертити. Это, пожалуй, первая известная нам история великой любви. В сотнях надписей, десятках скульптур возглашал фараон свою любовь к Нефертити, а легенды о ней передавались из поколения в поколение. О любви говорится и в мифах Древней Греции. В свите богини любви Афродиты было много богов — покровителей любви. Один из них — Эрот — олицетворял собой начало и конец любви (у него была стрела, которая рождала любовь, и стрела, которая гасила ее); другой — плотские вожделения; третий — ответную любовь и т.д.
Поэтому вряд ли верно, что в древности не было любви. Ведь уже древние греки различали четыре вида любви: эрос, филиа, ага-пе, сторге.
Эрос — восторженная влюбленность, телесная и духовная страсть, буйная тяга к обладанию любимым человеком. Это страсть больше для себя, в ней много эгоцентризма. Она «мужского типа», это скорее чувство пылкого юноши или молодого мужчины; она реже встречается у женщин.
Филиа — любовь-дружба, более духовное и более спокойное чувство. В психологическом отношении она ближе всего к любви молодой девушки. У греков филиа соединяла не только возлюбленных, но и друзей.
Агат — альтруистическая, духовная любовь, полная жертвенности и самоотречения, построенная на снисходительности и прощении, похожая на материнскую любовь. Это любовь не ради себя, а ради другого. У греков это не только любовное чувство, но и идеал гуманной любви к ближнему.
Сторге — любовь-нежность, семейная любовь, полная мягкого внимания к любимому. Она выросла из естественной привязанности к родным и подчеркивает плотское и душевное родство любящих.
Почти двадцать пять веков назад в Древней Греции появились и первые теории духовной любви — Сократа, Платона, Аристотеля. Для Платона любовь — двойственное чувство, соединяющее в себе противоположные стороны человеческой природы: в ней живет тяга человека к прекрасному — и чувство чего-то недостающего, ущербного, стремление восполнить то, чего у человека нет. Любовь у Платона — лестница, которая ведет к смыслу жизни, к бессмертию. Она превращает человека в часть мирового целого, связывает с землей и небом, с основами всей жизни. Она делает человека больше, чем он есть, — поднимает его над самим собой, возвышает над смертными, приближая к бессмертным. Так впервые возникла мысль о великой возвышающей силе любви.
Но все же многие исследователи связывают появление любви в ее нынешнем понимании с теми глубинными процессами, которые происходили в Европе в начале II тысячелетия н. э., когда после падения античности и долгого периода варварства, на волне христианства в обществе начинается постепенный духовный подъем. Развиваются философия и искусство, меняется образ жизни людей. Одним из показателей этих изменений становится появление рыцарства, ставшего покровителем и носителем развивающейся культуры и особого культа любви. Любовь эта была, по преимуществу, духовной, психологически развитой. Центр ее находился в душе у рыцаря, являясь для него главным источником любовных радостей.
В этом культе был свой бог — Амур, свои богини — Прекрасные Дамы, свои служители — трубадуры, свои поклонники — рыцари. В Кодексе рыцарской любви были канон подвигов, канон прославления и восхваления Дамы, канон любви на всю жизнь; существовали свои обряды, обычаи, нравы. Только после нескольких месяцев ухаживания рыцарь получал право поцеловать своей Даме руку. Следуя правилам, он медленно поднимался с одной ступени близости на другую, в зависимости от своих заслуг перед возлюбленной. В этой любви явно виден оттенок ритуала, игры.
Но еще задолго до возвышенной любви французских рыцарей в арабских странах возник свой культ любви. Правда, это был культ телесной любви — любви как сладчайшего лакомства жизни. Любовь у арабов — это праздник, пир всех человеческих ощущений. В сказках «Тысячи и одной ночи», встречаясь друг с другом, любящие совершают омовение, умащивают себя благовониями, облачаются в красивейшие одежды. Они вкушают изысканную пищу, пьют сладкие вина, слушают музыку и пение. От одного наслаждения к другому, по ступеням, они приближаются к вершине чувственных удовольствий. И только насладив свой вкус, слух и зрение, они переходят к насыщению других чувств, уже наэлектризованных и возбужденных,
Этот охват всех телесных чувств — главная особенность восточного культа любви, который появился в Древней Индии задолго до арабского и сильно повлиял на последний. Любовь для древ-них индусов была чуть ли не религией: в индуистской философии онa считалась одной из главных целей жизни. В жизни человека, гласит эта философия, есть три цели: дхарма — познание, артха — польза, богатство; и кома — любовь, наслаждение. О любви в Древней Индии существовала целая разветвленная наука. До нас дошло несколько древних индийских трактатов о любви, самый известный из которых — «Кама Сутра», появившийся в IV-V веках нашей эры. В этих трактатах о любви телесная любовь поднята на уровень искусства. Это огромный мир со своим гигантским внутренним пространством. У каждой ласки, поцелуя, объятия есть десятки разновидностей, и трактат подробно группирует и классифицирует их. Все это — подлинно человеческие радости: наслаждение ими, духовное наполнение их доступно только человеку.
Таким образом, любовь у индусов не была одним лишь телесным эросом. Она была связана со всем миром человеческих чувств, знаний, стремлений, умений. Будучи еще более утонченной и совершенной, чем у греков, она являлась сплавом духовных и телесных мотивов. Чувственные наслаждения, поднятые до уровня идеала, вливают в телесную любовь духовное содержание, очеловечивают ее. В древнеиндийской книге любви «Ветки персика» сказано:
Три источника имеют влечения человека: душу, разум и тело.
Влечение душ порождает дружбу.
Влечение ума порождает уважение.
Влечение тела порождает желание.
Соединение трех влечений порождает любовь.
Заповедь любви — провозглашается Иисусом Христом в ответ на обращенный к нему вопрос о высшем законе человеческой жизни. Она гласит:
«Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь.
Вторая же подобная ей: Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 22:37-39).
Представленные в заповеди любви требования были известны и до христианства. Беззаветная любовь к Богу была заповедана во Второзаконии (Втор., 6:5). Любовь же к ближнему предписывалась в Левите; причем в двух версиях — как ограничение талиона:
«Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего; но люби ближнего твоего, как самого себя» (Лев., 19:18) и как требование благоволения к чужакам:
«Когда поселится пришлец в земле вашей, не притесняйте его. Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя, ибо и вы были пришельцами в земле Египетской» (Лев., 19:33—34).
В этих повелениях — один из культурных и идейных источников заповеди любви. Однако их императивное содержание во многом отличается от того, что заповедуется в Новом "Завете. Во-первых, то, что в русском тексте книги Левита передано в одних и тех же словах любви к другому, в оригинале по содержанию было различным: любовь к ближнему (re'eha) в собственном смысле этого слова отличалась от любви к чужому, ставшему своим (сначала соплеменником), или к новообращенному (затем единоверцем). Эти повеления выглядят одинаково, но по содержанию различны: у любви к ближнему, которым является друг, и у любви к ближнему, которым стал чужак, разные основания. Во-вторых, в Пятикнижии эти два повеления даны в ряду разнообразных других требований житейского, производственного, ритуального. обычно-правового и нравственного характера; специально они не выделены.
В христианской заповеди любовь к Богу и любовь к ближнему даны в единстве, и в качестве ближнего указан не только соплеменник или сосед, или единоверец, а каждый человек, даже враг и гонитель. Христианство не просто поставило одну заповедь на место всех известных заповедей Декалога. Заповедь любви стала фундаментальной, а вместе с тем и всеобъемлющей, непосредственно предполагающей и все Моисеевы заповеди. Поэтому заповедь любви не упоминается отдельно в Нагорной проповеди:
любовь — единственный нравственный принцип, основной закон жизни человека.
По своему нормативному содержанию заповедь любви не принадлежит исключительно христианской этике. Близкие требования содержатся в месопотамских текстах, в конфуцианстве, даосизме, джайнизме, буддизме, не говоря об иудаизме. В христианстве же любви был дан не просто приоритетный статус. Она получила особое толкование: любовь — это путь соединения с Богом и с человеком. С Богом — через человека и с человеком — через Бога. Апелляция к Богу в заповеди любви по своему нормативному содержанию этически вполне достоверна: доброжелательность и благотворительность должны быть направлены на другого человека, но лишь одухотворенные высшим принципом, они будут иметь нравственный смысл.
Этим объясняется сдвоенность заповеди любви: одной заповедью вменяется любовь к Богу и любовь к ближнему. Этой сдвоенностью знаменуется характерная особенность нравственного сознания человека — его определенность в отношении Бога (в том числе в том отвлеченном понимании этого слова, которое выражает высшее, идеал, абсолютную ценность) и в отношении других людей. Было бы некорректно интерпретировать заповедь таким образом, что ею заповедуется одинаковое по характеру отношение человека как к Богу, так и к ближнему. Эта оговорка тем более уместна в рассуждении на тему «Милосердие». Бог милосерден к человеку. Им дается пример отношения человека к ближнему. Но человек не может быть милосердным к Богу (разве что к «богам»). Вспомним учение B.C. Соловьева об основах морали и, соответственно, основных добродетелях. Используя термины Соловьева, заповедь любви можно прояснить следующим образом: «Благоговей перед Богом и милосердствуй ближним».
Из сдвоенности заповеди вытекает возможность различных акцентов в ее содержании. Так, по одной версии, заповедь любви предполагает, что моральность человека обнаруживается в полной его отрешенности от земных дел, от себялюбия. Возможность самой любви к человеку изначально предопределяется Божьей любовью к человеку, его милостью в отношении человека, она — результат божественного дара; без которого не было бы у человека силы любить несимпатичных, чужих или врагов. На основе такой позиции недолго стать ригористом в отношении других людей. Возможность этого была отмечена уже в Новом Завете:
«Кто говорит: «Я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не .видит?» (1 Ин., 4:20).
Такой трактовке заповеди любви противостоит другая, согласно которой добродеяние ценно само по себе, независимо от того, в силу каких мотивов оно совершено. Однако этическая рефлексия показывает, что милосердие непоследовательно в отсутствие иде-альных устремлений: необходимо сознательное усилие, направленное на содействие благу другого человека.
(И. Бродский).
И дело не только в том, что мораль, в особенности мораль любви, не укладывается в рамки обычного — утилитарного — порядка человеческих отношений. Необходимо сознательное усилие, направленное на содействие благу другого человека, и этим усилием обычный, т.е. рутинный, обыденный порядок вещей разрушается. Иными словами, любовь к человеку покоится на некоторых высших основаниях, она имеет в качестве своего нормативного источника идеал. В христианстве это — милосердная и инициативная любовь Бога к людям. Она, а не себялюбие, выступает в конечном счете аналогом и основанием любви к ближнему.
Этическая, нравственная природа любви глубоко раскрыта русским философом Вл. Соловьевым в трактате «Смысл любви»: по Соловьеву, смысл человеческой любви есть ^оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма^.
Эгоизм вообще губителен для личности, непродуктивен как принцип отношений. Ложь и зло эгоизма, считает Соловьев, состоят в исключительном признании безусловного значения за собою и в отрицании его наличия у других, что явно несправедливо. Рассудком мы понимаем эту несправедливость, но фактически упраздняет такое несправедливое отношение лишь любовь.
Любовь есть признание безусловной ценности другого — причем не в отвлеченном сознании, а во внутреннем чувстве и жизненной воле. «Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни», — писал Вл. Соловьев. Тем самым смысл любви он тесно связывает с преодолением эгоизма: «Любовь есть самоотрицание существа, утверждение им другого... этим самоотрицанием осуществляется его высшее самоутверждение. Отсутствие самоотрицания, или любви, то есть эгоизм, не есть действительное самоутверждение существа, — это есть только бесплодное, неудовлетворенное стремление или усилие к самоутверждению, вследствие чего эгоизм и есть источник всех страданий; действительное же самоутверждение достигается только в самоотрицании...» По мнению Соловьева, любовь приводит к расцвету индивидуальной жизни, эгоизм же несет гибель личностному началу.
Утверждая, казалось бы, свою персону, на самом деле эгоистичный человек губит ее, выдвигая на первый план животное или житейское начало в ущерб началу духовному. Подлинное самоутверждение человека как одухотворенного существа состоит в преодолении эгоизма, в том, чтобы утвердить себя в другом. «Любовь, как действительное упразднение эгоизма, есть действительное оправдание и спасение индивидуальности. Любовь — это... внутренняя спасительная сила, возвышающая, а не упраздняющая индивидуальность».
Как считает Соловьев, «собственная ближайшая задача любви» — привести «к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну», чтобы установилось такое сочетание двух конкретных существ, которое создало бы из них абсолютную личность, истинного человека как свободное единство мужского и женского начал, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою сущностную рознь.
Но если истинная любовь состоит в том, чтобы посредством взаимного дополнения два любящих существа создали идеальную личность, то возникает вопрос: а возможно ли такое идеальное сосуществование двух личностей? Будут ли недостатки одного восполняться достоинствами другого? Будет ли закрыта брешь между недостатками одного и другого? И вообще — существует ли такая любовь, какой ее представляет себе Вл. Соловьев, или это просто мечта, и нам, простым смертным, не суждено ее познать?
Вот что по этому поводу думает сам автор «Смысла любви»: «Итак, если смотреть только на фактический исход любви, то должно признать ее за мечту, временно овладевающую нашим существом и исчезающую, не перейдя в дело. Но признавая в силу очевидности, что идеальный смысл любви не осуществляется в действительности, должны ли мы признать его неосуществимым? Было бы совершенно несправедливо отрицать осуществимость любви только на том основании, что она до сих пор никогда не была осуществлена. Любовь существует в своих зачатках или задатках, но еще не на самом деле... Если любовь открывала нам какую-то действительность, которая потом закрылась и исчезла для нас, то почему мы должны мириться с этим исчезновением? Если то, что потеряно, было истинным, тогда задача сознания и воли не в том, чтобы принять потерю за окончательную, а в том, чтобы понять и устранить ее причины».
Философ определяет любовь как «влечение одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни». Из обоюдности отношений он выводит три вида любви. Во-первых, любовь, которая больше дает, чем получает, — нисходящая любовь. Во-вторых, любовь, которая больше получает, нежели дает,- — восходящая любовь. В-третьих, когда и то, и другое уравновешено.
В первом случае это родительская любовь, основанная на жалости и сострадании; она включает в себя заботу сильных о слабых, старших о младших; перерастая семейные — «отеческие» отношения, она создает понятие «отечество». Второй случай — любовь детей к родителям, она покоится на чувстве благодарности и благоговения; за пределами семьи она рождает представления о духовных ценностях. Эмоциональной основой третьего вида любви является полнота жизненной взаимности, которая достигается в половой любви; здесь жалость и благоговение соединяются с чувством стыда и создают новый духовный облик человека.
При этом Вл. Соловьев считал, что «половая любовь и размножение рода находятся между собой в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другая». Он выводил из этого следующие зависимости: сильная любовь очень часто остается неразделенной; при взаимности сильная страсть зачастую приводит к трагическому концу, не оставляя после себя потомства; счастливая любовь, если она очень сильна, также обычно остается бесплодной.
Любовь для Соловьева — не только субъективное переживание, но и активное вторжение в жизнь. Как дар речи состоит не в говорении самом по себе, а в передаче мысли через слово, так истинное назначение любви не в простом переживании чувства, а в том, что благодаря ему совершается преображение социальной и природной среды.
Соловьев видит у любви пять возможных путей развития — два ложных и три истинных. Первый ложный путь любви — «адский» — мучительная неразделенная страсть. Второй, тоже ложный — «животный» — неразборчивое удовлетворение полового влечения. Третий путь (первый истинный) — брак. Четвертый — аскетизм. Высший, пятый путь — это Божественная любовь, когда перед нами предстает не пол — «половина человека», а целый человек в соединении мужского и женского начал. Человек становится в этом случае «сверхчеловеком»; именно здесь он решает главную задачу любви — увековечить любимое, спаси его от смерти и тлена. При этом суть, смысл любви определяется им через меру. Но как и чем можно измерить любовъ7 Всепоглощающей страстью, потомством либо еще чем-то? Определить это очень сложно. И никто не смог сделать это так точно, как Блаженный Августин, сказавший: «Мера любви — это любовь без меры».
Современные представления о любви базируются на том, что любая теория любви должна начинаться с вопроса о сущности человека и его существования. А этот вопрос, в свою очередь, связан с другим: как преодолеть свою отделенность, как выйти за пределы собственной индивидуальной жизни и обрести единение с другим. Этот вопрос был актуален уже для примитивного человека, жившего в пещерах; столь же актуальным он остается для современного человека, потому что той же остается его основа: человеческая ситуация, условия человеческого существования. Именно в этой «человеческой ситуации», в самой сущности человека — в его стремлении к единению усматривает истоки любви Э. Фромм.
Дело в том, что переживание отделенности рождает тревогу, считает он. Быть отделенным — значит быть отторгнутым, беспомощным, неспособным владеть миром, не иметь возможности реализовать свои человеческие силы. Однако единение, достигаемое в совместной работе, — не межличностно; единение, достигаемое в сексуальном экстазе, — преходяще; единение, достигаемое в приспособлении к другому, — только псевдоединение.
Полный «ответ на проблему человеческого существования» содержится в достижении совершенно особого, уникального вида единения — слияния с другим человеком при условии сохранения собственной индивидуальности. Именно такой вид межличностного единения достигается в любви, которая объединяет человека с другими, помогая ему преодолеть чувство изоляции и одиночества. При этом любовь «позволяет человеку оставаться самим собой, сохранять свою целостность. В любви имеет место парадокс: два существа становятся одним и остаются при этом двумя» (Э. Фромм).
Любовь — это не счастливая случайность или мимолетный эпизод, а искусство, требующее от человека самосовершенствования, самоотверженности, готовности к поступку и самопожертвованию. Именно об этом говорит Эрих Фромм в своей книге «Искусство любви». «Любовь — не сентиментальное чувство, испытать которое может всякий человек независимо от уровня достигнутой им зрелости. Все попытки любви обречены на неудачу, если человек не стремится более активно развивать свою личность в целом, чтобы достичь продуктивной ориентации; удовлетворение в любви не может быть достигнуто без способности любить своего ближнего, без истинной человечности, отваги, веры и дисциплины».
В своей работе Фромм выделяет пять элементов, присущих любви. Это давание, забота, ответственность, уважение и знание.
«Любить, — говорит он, — это главным образом отдавание, а не получание. Давание — это высочайшее проявление силы... Я ощущаю себя изобильным, тратящим, живым, счастливым. Отдавание более радостно, чем получание». Любовь для Фромма не просто чувство, это прежде всего способность отдавать другому силы своей души. Но что значит отдавать? Хотя ответ на этот вопрос кажется простым, он полон двусмысленности и запутанности.
Наиболее широко распространено неверное мнение, что давать — это значит отказываться от чего-то, становиться лишенным чего-то, чем-то жертвовать. Именно так воспринимается акт давания человеком, стоящим на позициях авторитарной этики и ориентированным на присвоение. Он готов давать только в обмен на что-либо; давать же, ничего не получая взамен, для него значит быть обманутым.
Что же один человек может дать другому? Он дает себя, самое драгоценное из того, что имеет, он дает свою жизнь. Но это не обязательно должно означать, что он жертвует свою жизнь другому. Он дает ему свою радость, свой интерес, свое понимание, свое знание, свой юмор, свою печаль — все переживания и все проявления того, что есть в нем живого. Этим даванием своей жизни он обогащает другого человека, увеличивает его чувство жизнеспособности. Причем он дает не для того, чтобы брать взамен: давание само по себе может доставлять чувство наслаждения. Вместе с тем, давая, он вызывает в другом человеке что-то такое, что возвращается к нему обратно: побуждает другого человека тоже стать дающим, и они оба разделяют радость, которую сообща принесли в жизнь. В случае любви — это сила, рождающая ответную любовь. Поэтому истинная любовь — это феномен избытка. Ее предпосылкой служит сила человека, способного отдавать.
Любовь — это активность, действие, способ самореализации. Активный характер любви можно обосновать как раз посредством утверждения, что любить — значит прежде всего давать, а не брать.
Вместе с тем любовь — это утверждение и плодотворность. Она созидательна по существу, она противостоит разрушению, конфликтности, вражде. Причем любовь — это форма продуктивной деятельности. Она предполагает проявление интереса и заботы к объекту любви, душевный отклик, изъявление многообразных чувств по отношению к нему (эмоциональное «резонирование»). То, что любовь означает заботу, наиболее очевидно на примере любви матери к своему ребенку. Никакие ее заверения не убедят нас в том, что она действительно любит, если она не заботится о ребенке, пренебрегает его кормлением, не купает его, не старается полностью его обиходить; но когда мы видим ее заботу о ребенке, мы верим в ее любовь. Это относится и к любви к животным и цветам. «Любовь — это активная заинтересованность в жизни и развитии того, что мы любим» О. Фромм).
Такой аспект любви, как ответственность, есть ответ на выраженные или невыраженные потребности человеческого существа. Быть «ответственным» — значит быть в состоянии и готовности «отвечать». Любящий человек чувствует ответственность за своих ближних, как он чувствует ответственность за самого себя. В любви ответственность касается, прежде всего, психических потребностей другого человека.
Ответственность могла бы легко вырождаться в желание превосходства и господства, если бы в любви не было уважения. «Уважение — это не страх и благоговение, это способность видеть человека таким, каков он есть, осознавать его уникальную индивидуальность».
Уважение предполагает отсутствие эксплуатации. «Я хочу, чтобы любимый мною человек рос и развивался ради себя самого, своим собственным путем, а не для того, чтобы служить мне. Если я люблю другого человека, я чувствую единство с ним, но с таким, каков он есть, а не с таким, каким он необходим мне в качестве средства для моих целей».
«Уважать человека невозможно, не зная его: забота и ответственность были бы слепы, если бы их не направляло знание». Фромм рассматривал любовь как один из путей познания «тайны человека», а знание — как аспект любви, являющийся инструментом познания, позволяющим проникнуть в самую суть.
Таким образом, любовь — это активная заинтересованность в жизни того, что или кого мы любим. Но одновременно любовь — это и процесс самообновления и самообогащения. Подлинная любовь усиливает ощущение полноты жизни, раздвигает границы индивидуального существования. Гегель писал: «Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом Я и, однако, в этом же исчезновении и забвении впервые обрести самого себя». Поэтому любовь недостижима для тех, кто не стремится развивать свою личность, не стремится достичь продуктивной ориентации. Радость и счастье индивидуально нацеленной любви невозможны без способности сострадать ближнему, без истинной человечности и доброты.
По Фромму, существует несколько видов любви: братская, материнская, эротическая, любовь к себе и любовь к Богу.
Под братской любовью Фромм понимает любовь между равными, которая основывается на чувстве единства. «Любовь начинает проявляться, только когда мы любим тех, кого не можем использовать в своих целях», — пишет Фромм. Материнская любовь, по Фромму, — это любовь к беспомощному существу. Эротическая любовь — это то, что мы наиболее часто подразумеваем под словом «любовь», половая любовь мужчины и женщины. О любви к себе Э.Фромм говорит как о чувстве, не испытывая которого невозможно любить кого-то другого. Любовь к Богу Фромм трактует как основу всех видов любви, как прародительницу родительской и эротической любви. Он говорит о ее сложной структуре и взаимосвязях со всеми гранями человеческого сознания. Но в этом, наверное, с ним можно поспорить, так как существуют люди, не ощущающие потребности в любви к Богу, однако они становятся замечательными родителями, любящими супругами, великолепными друзьями. Возможно, потому, что они исповедуют другую религию — религию Любви.
Абсолютно полная, всеохватывающая любовь органически включает в себя все виды любви. Но среди них наиболее соблазнительным и, как это ни парадоксально, наиболее труднодоступным является тот вид, который мы называем {эротической любовью} — любовь двух людей друг к другу, любовь, жаждущая полного слияния, единства с любимым человеком. Она по своей природе исключительна, и поэтому существует не только в единстве с остальными видами любви, не только как высшая моральная ценность, но и как реальное земное отношение и влечение, как относительно самостоятельное стремление и потребность. И при этом сама она столь разнообразна и непредсказуема, что нуждается в отдельном анализе.
С наиболее резкой критикой заповеди любви, как и христианской этики в целом, выступил Ф. Ницше. На первый взгляд, в критике Ницше доминирует морализирующий нигилизм: он резко отвергает заповедь любви и вытекающие из нее добродетели как продукт слабости духа, малодушия и хитрости, «восстания рабов в морали». Однако в своей критике Ницше помимо нигилизма выразил и героическую (в этическом контексте), и политическую (в более широком контексте) точку зрения. В разных вариантах ее высказывали Аристотель, Макиавелли, Гоббс и др.: не отвечая злом на зло, человек демонстрирует свою слабость; не оказывая сопротивления несправедливости и злу, человек проявляет пассивность, готовность подчиниться злу; давая же отпор несправедливости, он обнаруживает свое мужество, свою независимость. Зло агрессивно, и, значит, сопротивление не может быть иным, как проявляющим силу. Ницше выразил эту точку зрения не только последовательно, но и страстно. Влиянием Ницше объясняется ее распространенность с конца XIX и до середины XX в.
Заповедь любви так воспринимается и интерпретируется в силу ряда оснований: а) чисто психологически сострадательное и милосердное отношение к людям воспринимается как выражение слабости, пассивности; 6) в заповеди любви игнорируется изначальное содержание: заповедуется любовь, в любви от человека требуется быть активным, деятельным; в) игнорируется существенная разница между заповедью любви как таковой и теми ее крайними интерпретациями, из которых вытекает, что следует терпеть насилие, не давать отпор притеснителю и не останавливать руку убийцы. XX в. внес радикальные коррективы в логику «героической» этики и показал возможность такого социально-нравственного опыта, в котором непротивление злу насилием не означает пассивности и потворствования злу, а сопротивление не обязательно предполагает воинственность, как и неприменение физической силы не означает трусости или слабости (об этом далее в теме 31).
Однако Ницше не просто воспроизвел уже известную позицию. Для Ницше христианские добродетели — это ширма благоразумия, лояльности и конформизма. С помощью заповеди любви, считал он, люди пытаются скрыть свою зависть, но одновременно и закабалить других. В мнимой «любви к ближнему» легко просматривается себялюбие, потворствование своим слабостям. Человек должен отказаться от любви к ближнему как к бренному, обыденному и возлюбить дальнее и будущее как совершенное, высшее.
Следует признать, что решительно обозначив антитезу «любви к ближнему» и «любви к дальнему», Ницше затронул важную этическую проблему, которую можно сформулировать через постановку следующих трех вопросов: а) как в любви к другому избежать потакания его слабостям и порокам, 6) как сохранить верность высшим моральным убеждениям в отношениях с другими людьми и в) как, таким образом, соединить универсальные принципы с практическими поступками в отношении конкретных людей. Если рационализировать эту проблему, то она будет заключаться в следующем: следует ли творить добро для другого или нужно творить добро во имя добра, следует ли только любить ближних или в любви к ближним стремиться к осуществлению идеала совершенства?
Как мы видели, решение этой принципиальной этической проблемы уже было задано в самой формуле заповеди любви и развернуто, как было выше показано, в ее новозаветных интерпретациях: в заботе о других следует помнить о высшем.
Одно из наиболее сильных человеческих переживаний, которое необходимо научиться распознавать среди других чувств, уметь взрастить и сохранить — эротическая любовь двух взрослых людей друг к другу. Это чувство может проявляться в самых разнообразных формах и ситуациях, в разном возрасте, между людьми очень похожими и очень разными. Но в любом случае — это магическая сила, которая преобразует всю жизнь любящих. В чем же заключаются непостижимые свойства любви, как овладеть ее наукой, постичь ее искусство, чтобы она, любовь, стала залогом и основой нашего счастья?
Прежде всего надо научиться отличать любовь от бурного переживания влюбленности, с которой ее часто путают, — этого «внезапного крушения барьеров, существовавших до этого момента между двумя чужими людьми», — считает Э. Фромм. Влюбленность чаще всего — чувство «Я-центрическое», чувство «для себя». Она может быть горячее любви, может жечь человека сильнее, но она не так сильно затрагивает его душевные глубины и поэтому меньше меняет его, быстрее гаснет. Любовь же поражает человека глубже влюбленности, она проникает в самые потаенные уголки его души, заполняет ее целиком — и поэтому дольше живет и больше меняет человека.
В основе и того, и другого лежит страсть, которая неожиданно толкает двух почти незнакомых людей навстречу друг другу. Без всякой высокой идеи. Без всякой предварительной подготовки. Разум в сторону, дела в сторону, страхи в сторону. И это не уважение, не общность интересов, не единство жизненных принципов, это — страсть! Но в настоящей любви кроме страсти есть еще нечто иное. После того как чужой человек станет близким, исчезнут барьеры для преодоления, исчезнет неожиданность сближения, этот порыв может стать как мимолетной влюбленностью, так и всепоглощающей любовью. Судьба страсти зависит не только от сексуального влечения.
По мнению многих философов, любовь по своей сути — духовное состояние, которое только и дает человеку право на физическую близость. Огонь любви может разгораться медленно, постепенно. Но поразительны вспышки любви с первого взгляда, раскрывающие глубокую сторону ее сущности.
В самом деле, почему мужчина и женщина, недавно еще совсем не знакомые, внезапно проникаются друг к другу столь пылкими чувствами? Первый же восхищенный взгляд связывает Ромео и Джульетту в единое целое. Онегин стал идеалом Татьяны, прежде чем она смогла оценить его духовные качества. Любовь этих литературных героев оказалась трагической. Но ведь существуют и другие — литературные и житейские примеры, которые говорят нам, что если нет внешних препятствий, то любовь с первого взгляда может стать счастливой и долговечной.
И тогда возникает естественный вопрос: за что люди любят друг друга? Вопрос, в решении которого господствует извечная неясность, недоговоренность. Признать, что любовь есть взаимное тяготение к душевным и физическим качествам друг друга или что
любят только за высокие проявления человеческого в человеке, значит либо свести объяснение к общим местам, либо сказать заведомую неправду. Мировая литература описала и исследовала тысячи вариантов любви, но смогла выделить лишь единственную общую их черту — требовательную избирательность.
И все же некоторое упорядочение представляется возможным. Любят по различию, по контрасту, даже по антагонизму склонностей, когда качества одного восполняются, нейтрализуются или исправляются качествами другого. Но любят и по подобию, по тождеству характеров и интересов, что умножает стойкость любящих в суровых обстоятельствах жизни. Перед нами антиномия, обрисовывающая глубинное противоречие и указывающая на некий закон любви, который еще предстоит раскрыть в ее бесчисленных проявлениях.
Особый интерес для прикладной этики представляет вопрос о свободе и необходимости любви. Литература и искусство показывают, что любовь не терпит никакого насилия, никакой внешней зависимости и диктата. Принудить к браку или сожительству или купить их — вполне возможно. Любовь же неподкупна. Она находит тысячи путей, чтобы вырваться из плена, она — сфера особого рода свободы. Ее свобода и ее необходимость — в ней самой. Ведь помимо материальных соображений, не трезвость выбора, а искренность чувства, освященная интеллектуальным пониманием, составляет высшее нравственное достоинство любви.
Свобода любви выражается в богатстве ее проявлений. Восхищение, жалость, преклонение, даже тщеславие, придающие любви разнообразие индивидуальных окрасок, являются такими формами избирательности любовного чувства, которые, по существу, чужды ошибок и ослепления. К заблуждению может привести именно рассудочная оценка душевных и иных качеств другого человека. И если страсть, физическое влечение сами по себе не исключают рассудочности, то подлинная любовь отвергает ее. Непосредственно-интуитивное чувство направлено прежде всего на потенциальные духовные возможности любимого — пусть даже им никогда не суждено реализоваться.
Автор замечательной книги о любви «Три влечения» Ю. Рюриков считает, что одна из главных загадок любви — своеобразный обман зрения: достоинства любимого человека она увеличивает, а недостатки уменьшает, как бинокль. Иногда даже непонятно, кого мы любим — самого человека или собственный «обман зрения», розовое подобие нашего избранника, которое сами же придумали. Это возведение любимого человека на пьедестал — одна из самых драматических, самых таинственных загадок любви. Недаром у Купидона в древних мифах глаза были закрыты повязкой, и он разил влюбленных своими стрелами вслепую. Когда-то Стендаль в книге «О любви» попытался объяснить эту загадку. Если в соляных копях оставить простую ветку, писал он, то она вся покроется кристаллами, и никто не узнает в этом блистающем чуде прежний невзрачный прутик. То же происходит и в любви, когда любимого человека наделяют, как кристаллами, тысячами совершенств. Поэтому «в любви мы наслаждаемся лишь иллюзией, порождаемой нами самими». Правда, эта «иллюзия» — ступень пылкой, «весенней» поры любви, бурного, горячего чувства. Когда пылкость чувств спадает, то романтическую призму чувств начинает теснить реалистическая призма сознания.
«Обмана зрения» может вовсе не быть у рационалистов, его может не быть и при слабом влечении. Он может не возникать и у человека с комплексом неполноценности: он как бы хочет уравнять нравящегося человека с собой.
Наряду с «обманом зрения» у любви есть такое свойство, как ясновидение, которого нет, пожалуй, ни у какого другого чувства. Любящий видит в любимом такие глубины, о которых тот часто не знает и сам. Ясновидение любви — это и чувствование потаенных глубин человека, и безотчетное ощущение его скрытых вершин. Это как бы предощущение его неразвернутых достоинств, которые могут проявиться благодаря любви — и поднять человека к его внутренним высотам.
Любовь — не просто влечение к другому человеку: это и понимание его, понимание всей душой. Это очень часто поражает влюбленных, особенно девушек: как глубоко он понимает меня, как точно угадывает мои желания, как он схватывает с полуслова то, что я хочу сказать. Такая сверхинтуиция, которую рождает любовь, такое сочувствование с чувствами другого человека — один из высших взлетов любви, дающий удивительное состояние — полнейшей человеческой близости, «срастания» двух душ. Гармония {я} и «не я», которая бывает при настоящей любви, тяга к полному слиянию любящих — одно из самых древних и прекрасных свойств любви.
Любовь окружена множеством предрассудков и полу истин, часто противоречащих друг другу. Вот довольно распространенные мнения-соперпики: любовь эгоистична — чаще так думают мужчины; любовь альтруистична — утверждают женщины.
Традиционно считается, что главное в любви — альтруизм, отказ от себя. Но дело в том, что альтруизм так же «одпоцсптричен», как и эгоизм, только центр — не в себе, а в другом человеке. Поэтому альтруистическая любовь быстро делается своеобразным «недугом» души, похожим на безответную любовь: «состав чувства» в ней сдвинут, усечен, человеку недостает здесь радостей встречной заботы, одобрения, поддержки, ласки. Это подтачивает душу, отравляет чувство.
Наверное, правильнее все-таки видеть любовь не «одномерной», а как бы состоящей из двух потоков. Первый — это наши чувства «для другого»: странное, почти физическое ощущение своей слитности с ним; способность ощутить то, что происходит в душе другого; беспокойное желание делать все для любимого человека, пожертвовать собой, чтобы уберечь его. Для такой любви нужен «талант чувств», а он есть далеко не у каждого.
Второй, встречный поток — «для себя»: любовь способна всколыхнуть все удивительное богатство ощущений, сквозь ее призму чище, обостреннее воспринимается мир, наконец, она наделяет жизнь человека смыслом, потому что осознание абсолютной ценности другого человека придает смысл твоему собственному существованию.
В этике с понятием любви связаны интимные и глубокие чувства, особый вид состояния и действий, которые направлены на другого человека. Так, любовь может сопровождаться смущением, любопытством и страхом, экстазом и равнодушием, самоотверженностью и эгоизмом, деликатностью и цинизмом, бесцеремонностью и скромностью, апатией и воодушевлением. Нежности очень часто сопутствуют смущение, уважение и преклонение. Экстаз почти всегда неотделим от буйной страсти и от беспрекословной готовности отдаваться, равнодушие же часто является результатом преждевременного истощения и опошления отношений.
Анализируя феномен любви, можно выделить в нем два аспекта:
внутренний, психологический — способность эмоционального переживания чувства любви — и внешний, социальный — реальные отношения, возникающие между любящими. На практике они тесно взаимосвязаны и оказывают друг на друга обоюдоформирующее воздействие.
Любовь — и в этом проявляется ее уникальная роль — одна из немногих сфер, в которых человек способен почувствовать и пережить свою абсолютную незаменимость. Во многих социальных ролях и функциях конкретного человека можно заменить, заместить, сменить, но только не в любви. В этой сфере жизни индивид имеет высшую ценность, высшее значение по сравнению со всеми остальными. Здесь человек не функция, а «самость». Именно поэтому только в любви человек может почувствовать смысл своего существования для другого и смысл существования другого для себя. Любовь помогает человеку проявиться, выявляя, увеличивая в нем все хорошее, положительное, ценное.
Еще одна реально значимая проблема любви — это проблема власти. Любовь можно сравнить с маленьким, но сложно устроенным государством. Тут возможны всякие формы отношений: и демократия, и анархия, и просвещенный абсолютизм, и даже, к сожалению, деспотия. Но при одном условии: если форма эта принята добровольно. Нет ничего печальнее и безнадежнее в любви, чем долгая изматывающая борьба за власть.
В начальную, самую праздничную пору любви каждый из нас с удовольствием подчиняется капризам любимого существа, искренне и вдохновенно играет в раба. Счет обидам еще не начат, вопрос «кто кого?» еще не стоит. Мы радостно уступаем друг другу, но ссора, другая — и праздник кончается. И вот уже каждый обиженно требует то, что ему недодано.
А ведь любовь, напомним, это когда я забочусь о тебе, а ты обо мне. Любовь — не для эгоцентриков. А сильная любовь — это эксперимент (и иногда опасный) на себе. Любящий бесстрашно и самоотверженно доходит порой до той ступени самоотдачи, за которой любовь становится тягостной для одного и гибельной для другого.
Мученики и герои любви, рискуя и жертвуя собой, прокладывали путь к неведомым материкам человеческих отношений. Обезумевшая Офелия бросалась в реку, несчастный Вертер хватался за пистолет, Анна Каренина падала на рельсы, — а человечество, обогащенное их горестным опытом, училось быть чуть-чуть счастливее, хотя, наверное, так и не научилось этому.
И, наконец, любовь — это одно из проявлений человеческой свободы: никто не может заставить любить ни другого, ни самого себя. У любви нет внешних побудителей, она не сводится ни к умозаключениям, ни к природным влечениям, инстинктам. Через любовь мы осознаем, познаем и смысл жизни вообще, и собственную автономию. Любовь — это критерий наших способностей, нашего искусства быть человеком. Любовь не подпадает ни под какие стандарты и стереотипы, это совершенно оригинальная жизнь, где, как и в творчестве, нет правил и авторитетов.
В этом смысле любовь есть прорыв из временного в вечность, переход в состояние, где нет ни смерти, ни апатии, ни уныния, а есть постоянное напряжение духа, подлинное творчество. Подобное состояние человеку, не находящемуся в стихии любви, кажется либо потусторонним чудом, либо сумасшествием. И, по-видимому, как подлинное творчество, так и подлинная любовь встречается довольно редко.
Подлинная любовь открывает человеку глаза, освобождая его от штампов и стереотипов видения, поднимает его над утилитарными интересами и обыденным существованием, приобщает к тайне, постигаемой, как и творчество, не через абстрактное познание, но через специфический образ жизни. Любовь развивает личность, делает ее мудрой и мужественной именно в силу парадоксальности своего воплощения в жизнь, а парадоксальность эта носит зачастую трагичный характер.
Может быть, происходит это потому, что подлинная любовь возникает тогда, когда ей мешают обстоятельства, запреты, и поэтому она развивается через преодоление различных препятствий. Такая любовь часто связана со смертью — или от того, что препятствия для ее осуществления оказываются непреодолимыми, а жизнь без любви становится ненужной, или от того, что любящий человек, необычайно остро чувствуя потребность защитить свою любовь, главным врагом считает небытие, смерть.
И все-таки мы беремся утверждать, что любовь всегда счастлива, несчастлива лишь нелюбовь, отсутствие любви.
Вывод
Любви все возрасты покорны... О любви сказаны миллионы слов и написаны горы книг. Есть формулы любви, научные определения, философские трактаты... И все же для каждого нового поколения, вступающего в жизнь, этика любви — это тайна за семью печатями, крепость, которую надо покорить самому, пройдя нелегкий путь обретения и потерь. А прошлый опыт человечества — это тот ориентир, который помогает преодолевать сомнения и познавать великое таинство этого загадочного слова — Любовь. Проблема любви всегда интересовала людей, но особенно значимой она стала сейчас, когда в обществе получили такое широкое распространение равнодушие, зависть, леность души. В этих условиях острого дефицита любви как принципа отношений человека к человеку очень важно не потерять саму способность человека любить. Ведь, как говорил А. Блок, «только влюбленный имеет право на звание человека» .
Список литературы:
1. «Этика» П.А. Кропоткин, изд. Политической литературы Москва 1991г.
2. «Этика» А.А. Гусейнов, Р.Г Апресян, изд. ''Гардарики'' Москва 1997г.
3. «Этика» Т.В. Мишаткина, Я.С. Яскевич, изд. МИНСК ООО НОВОЕ ЗНАНИЕ 2002г.